— Льерда Бильер, теперь ваше слово! Берете ли вы льерда Диньера Ланнфеля в законные супруги?

— Да! — скрипнула Эмелина, подобно несмазанной дверной задвижке — Да. Да, да!

Купленные загодя в Призоне серебряные кольца сдавили фаланги пальцев жениха и невесты.

— Отныне вы муж и жена. Перед Гранталльским Кругом, равно как и перед людьми. Живите честно.

Когда новобрачные повернулись, чтоб скрепить клятвы, данные на бумаге и устно целомудренным поцелуем, вот это «живите честно» прямо таки гудело в головах у них обоих, подобно тяжелой простуде.

— Как получится, — внезапно и очень отчетливо произнесла Эмелина одними губами — Ничего не могу обещать, льерд Приезжий…

— Зато я обещаю, — невероятно тихо, чтобы было слышно только ей одной, прошипел Диньер, обжегши нежную, девичью щеку горячим дыханием — За нас обоих.

Конечно же, этого зловещего обещания не услышал никто, кроме резко округлившей глаза новобрачной.

Вмиг вернулась к ней та памятная ночь. И неудавшийся побег, и холодная трава, скрипящая под ногами в легких туфельках. И жуткий взгляд ледяных, болотно — зеленых глаз, любопытный, тяжелый, вынимающий душу…

Запаниковав, новоиспеченная льерда Ланнфель начала извиняться за свою несдержанность перед супругом, как только они оказались в экипаже.

— Я пошутила, — старательно принялась она нагонять слезы в сухие глаза и картинно прикладывать руки к груди — Прошу прощения! Я ничего дурного ввиду не имела, вот правда…

Ланнфель же, развалясь на сидении, расхохотался и, теперь — то уж осмелев окончательно, принялся оглаживать стройные ноги жены, задрав её пышную, белую, шелковую юбку до пояса.

— Ночью извинишься, — горячо шептал он, давя поцелуями слегка выпущенные из лифа платья тугие груди — А может, и раньше? Теперь можно. Даже папашка твой ничего не скажет. Ты моя жена, Эмми… моя. Жаль, сейчас не успею тебя отыметь… Почти приехали.

— Да, — содрогнувшись от страха и ещё какого — то странного, чужого, незнакомого ощущения противной дрожи между бедер, Эмелина быстро застегнула платье — Приехали, льерд.

До самого торжества оставалось ещё много времени.

По негласным правилам, теперь молодым супругам можно было немного передохнУть после длительной, тягомотной церемонии сочетания браком для того, чтобы вечером встречать гостей.

Несмотря на невыносимое желание близости с молодой женой, болезненное нытье и жар, измучившие Ланнфеля, он всё же решил дать Эмелине возможность прийти в себя.

Какой бы ни была супруга стервой и дурой, а всё же ещё девчонка… Сыкуха. И боится его. Отчего, правда, неясно.

Вроде бы, старался же не допускать с ней ничего лишнего или пугающего. Ну обнял пару раз, под юбку слазил. Это что, смертельно? Всё равно ведь ей придется терпеть и объятия, и кое что пострашнее!

Он ведь итак, памятуя наставления папашки Бильера, сильно — то и не прикасался к ней. Нельзя до свадьбы? Значит, нельзя.

Ну, посмеялся. Попугал. Что с того? Ей же на пользу, немного окоротить норов. Бабье дело — прижать зад и сидеть, а Эмми этого не понимает. Вот и надо объяснить. Сразу, потом поздно будет.

Пообещав не трогать строптивую льерду до времени, пару раз, съездив в Призон, воспользовался услугами уже знакомой Анхелики.

Шлюха, как ни странно, его запомнила:

— А, это вы, льерд. Пойдемте, ага. Обласкаю как родного. Узнала вас! И отнеслись по человечески, и заплатили хорошо, без обмана. Я на те ваши злотки племяшу пожрать купила, штаны новые и ботинки. Мать его, сука, пьет как лошадь… Ну да ладно, это вам без интереса.

Без интереса…

А вот интерес теперь был в том, что похоже, шарахать он сможет только либо ледяную стервешку Эмелину, либо эту Анхелику. Последнюю и то лишь потому, что она похожа на его супругу ну просто нестерпимо! Тем и тянет… Даже на сладкую бл*дешку горничную не встает. Ни на нее, ни на её сочный зад.

«Приехали, — подытожил Диньер, выходя на балкон и опираясь на перила — Змеища. Змеища и есть. Надо быстрее её окучить. Тогда и пройдет наваждение…»

Осенний день, без того промозглый и пасмурный, покатился к вечеру. В это время года дни коротки, летние тянутся, а теперешние сгорают быстро.

Опять дождь и морось. Промозглая темнота, такая же, как у сучки Эмелины в башке, окутала сад и окрестности.

…Внезапно ледяную, предвечернюю марь колыхнули два голоса:

— Тин, Сверчок мой милый! Пойми, я не могла спорить с отцом, ты же понимаешь! Ну не злись, Тин — Тин… Я не могла с тобой тогда бежать. Не вышло! Этот… Ланнфель настиг меня прямо у ограды…

— Ты просто не любишь меня больше, Эмми. Вот и всё. Ну, сознайся. Тебе пришелся по душе этот мужланище. Верно? Эмелина… он же старик! Сколько ему? Сорок?

— Тридцать семь, Тин. И он нужен отцу. А мне нужны поддержка и покровительство отца. Понимаешь?

— Ты просто дрянь, Эмми. Расчетливая дрянь! Крохоборка! После всего, что между нами было…

«Так всё таки было! — рявкнуло в голове Диньера. Вмиг алым огнем ожгло погибающий разум — Вот же сука… СУУУУКА! Теперь всё сходится… Вот! Истинная причина Бильеровой благодетели! Позор прикрыть… Папашка решил мне… ДЫРЯВУЮ ПОДСУНУТЬ!»

Вмиг притерев один к одному все кривые осколки фактов, шлепнул горящей от ярости рукой по уже ему знакомой, запасной лестнице, ведущей в сад.

С каждым движением вниз голоса женушки — стервы и смазливого её любовничка становились всё слышнее.

В пылу ссоры и мороси дождя ссорящиеся друзья детства не заметили кары, которая неотвратимо надвигалась на них теперь, нетерпимо воняя гарью и близкой, свежей, ароматной кровью…

Глава 9

Съехать вниз изящно и бесшумно, как получилось тогда, в ночь неудавшегося побега самонадеянной Бильер, не вышло.

Лестница, на сей раз мокрая от крапающего дождя из верной союзницы превратилась в помощницу паскудницы Эмелины. Не желая удерживать на себе пылающего праведным гневом новобрачного слишком долго, дрогнув и скрипнув под его сведенными напряжением пальцами, выбросила ненужную ей тяжесть в мокрую траву.

Однако же, несмотря на неудачное приземление, Диньеру удалось сразу же встать на ноги, ободрав правда, себе ладони и ощутимо ушибив бедро.

— Сука! — рявкнул он, появляясь из влажной мглы прямо позади женушки, всхлипывающей и чирикающей ласковые речи, адресованные сведшему брови ниточкой и надувшему губы любовнику — Шлюха! Рвань, дешевка…

Обернувшаяся Эмелина, охнув, попятилась, раскинув руки. Желая, видимо, закрыть собой разлюбезного страдашку. Страдашка же, забегав глазами и заметавшись, явно собрался дать деру, поняв, что спасать теперь нужно не погибающую любовь, а целостность собственной шкуры.

— А ты, — оскалился рогоносец, объятый яростью — Погоди…

Каким — то одним, молниеносным движением отбросив в сторону завизжавшую аки поросенок под острым ножом, супругу, погнался за потерявшим было самообладание похитителем своей (а как же!) собственности.

В несколько прыжков догнав парнишку и повалив в траву, тут же припечатал согнутым коленом тому в грудь, пудовым же кулаком в глаз, а следом и в скулу.

— Обсосок сучий! — заревел зверем, не выпуская крутящегося по траве любовника жены — Так там ты был! Тогда, на дороге… Ты, сука? Сбежать решили?

Несколько раз ещё добавив Ригзу по ребрам и в челюсть, взревнул снова:

— Было что у вас? Говори! Убью…

— Было! — поднявшись на локтях, плюнул кровью Тинджер — Всё… б… было! Она моя! Эмми… МОЯ!

Несмотря на юные годы, субтильное сложение и полученные раны, отпрыск Ригзов оказался невероятно крепким. В этом не было ничего удивительного. Любого мага, даже молодого, непросто убить или нанести ощутимый вред несколькими ударами кулаков. И этот парнишка — провинциал не был исключением.

Кривя оба глаза, подплывшие кровью, Тин, всё же извернувшись, вдавил одновременно кулак в бок противника, а согнутое колено — в скользкий от грязи и дождя, обнаженный его живот.