И личность главаря, приходившегося Бубню по каким-то их воровским понятиям названным племянником, Максим тоже оценил. Само собой, не того Мухомор ума. Не зря же именно Бубень общак держит всей Москвы и области. Но вот лихость в Мухоморе — необычайная. Авантюрист прирожденный. И чутье — звериное. И фарт.

И сила характера, конечно. Максиму довелось видеть глаза Мухомора сразу после серьезного дела — два угольно-черных, убийственно острых зрачка, словно кончики двух заточек. Не приведи господи…

Вольное житье, о котором с таким презрением говорил Бубень, Мухомору нравилось. Ты бьешь, тебя бьют; ты охотишься, на тебя охотятся; ты выигрываешь, у тебя выигрывают… Но все-таки побеждаешь — ты, и в этом Мухомор видел суть жизни. И ничего другого — не желал.

Он был бы не прочь короноваться, но для этого требовался более солидный тюремно-лагерный послужной список. А у Мухомора имелось всего-то две ходки, да короткие — оба раза бежал, не раздумывая. Нет, говорил он, чем на зоне коптиться, лучше на воле куражиться, и гори оно ясным пламенем. Ну, не в законе. Все одно же туз в колоде.

А вот чем колода промышляла — Максима удивило неприятно. Пустяками промышляла, если вдуматься. Только вдумываться никто не хотел, даже сам Мухомор. Пусть идет как идет… То магазинчик промтоварный грабанут, а там и брать-то нечего — десяток рулонов грубой ткани, несколько коробок уродливой обуви, всё в таком роде… То рабочую столовую почистят. То табачный ларек возьмут.

Ей-богу, банда «Черная кошка» из любимого когда-то Максимом фильма орудовала не менее дерзко, но куда продуктивнее.

Толку — чуть, а риска много, тем более, что действовала колода жестоко и бесшабашно, как будто специально нарываясь на неприятности. За три месяца, что Максим простоял на атасе, потеряли двоих. По глупости потеряли.

Концы с концами все-таки сводили. Хорошим подспорьем были женщины. Верка-Нюня с хаты не выбиралась, она кухарствовала, она же колоду обстирывала-обихаживала. А вот Танька-Кочерга цыганкой притворялась, гадала-ворожила. И еще Маринка-Язва — эта, если не в запое, прихорашивалась и к вечеру появлялась на каком-нибудь колхозном рынке. Безошибочно выбирала удачно отторговавшего и желающего гульнуть дурачка, затевала с ним легкий разговор, кокетничала, пленяла без осечек, вела на съемную хату, подсыпала в стакан особый порошок… Приходил в себя простак в каком-нибудь подъезде. Без памяти и без денег.

Само собой, все три женщины представляли собой общее достояние колоды. Восемь мужиков на трех баб… Ну, не восемь — сам Мухомор разве что изредка пользовался, и только Язвой. Держал он, видать, кого-то на стороне… Но остальные семеро, включая даже Хомяка — двенадцать лет мальчишке, — себе не отказывали. Впрочем, и женщины им тоже не отказывали…

Максим всего этого сторонился. Виду, что брезгует, не подавал, но — сторонился.

Нравы, бытовавшие в колоде, угнетали его не сильно. Вот никчемная деятельность — раздражала очень.

В середине января он не выдержал. Взяли уже ту несчастную бакалею, и Хомяк ни с того, ни с сего полоснул лезвием по горлу ночного сторожа, привязанного к стулу. Максим взбеленился. На хате он избил малолетку до полусмерти, потом властно — откуда что взялось — позвал Мухомора на разговор. Один на один.

Высказал все, что думает. И предложил заниматься тем, на что всегда есть спрос. Водкой. Я, сказал он, стану планировать, потому что у вас тут мозгов нет. Разузнать, когда завоз будет, как двери запираются, где сторожа находятся, какие там слабые места — не проблема, это я тоже на себя возьму. Днем, сразу после завоза, магазин половину водки отпустит, половина на завтра останется. А то и больше. Вот ночью мы остатки и заберем. И никаких лишних убийств чтобы не было! Хомяка, звереныша этого, только на атасе держать, понял, Мухомор?

Главарь тогда подумал-подумал — и согласился. Давай, Бирюк, попробуем, ответил он. А то правда твоя, мелко плаваем.

С тех пор взяли шесть магазинов. Планировал Максим с большой осторожностью — каждый раз действовали в другом районе города и каждый раз немного в другой манере. И не частили.

Да и не было нужды частить. Деньги в колоду потекли совсем иным потоком, чем прежде. Благо, черный рынок мог потребить водки и вдесятеро больше.

Теперь вот Максим придумал новое — перехватить фургон с водкой между базой и магазином. Кто-нибудь — да вот хоть Хохол — оденется в милицейскую форму. Была у них такая, Язва как-то мусора опоила… Использовали форму для сексуальных игр, но можно отстирать-отгладить, делу послужит. И жезл полосатый пригодится, не все совать его куда ни попадя¸ тьфу. Остановится шофер Серега, никуда не денется. А дальше — дело техники. Мочить никто никого не собирается, отдохнет водила в кузове, ничего страшного.

…— Да, Бирюк, — повторил Мухомор. — Не чучело ты. Молоток. Сейчас Нюне скажу форму стирать. А ты Хохлу все растолкуй. Ну и всем прочим.

— Да не надо больше никого, — улыбнулся Максим. — Баранку я сам покручу, Хохол рядом. А ты с остальными на точке жди. Перегрузить быстро надо будет, нам с Хохлом еще машину к базе отгонять.

— Ну молоток же! — воскликнул Мухомор. — Все как есть сообразил!

— Ничего не молоток, — грустно возразил Максим. — Соображаю как раз плохо. На черном рынке водки нехватка, а мы по мелочам… Ладно, может, и придет что в голову…

— Ты себя береги, —сказал Мухомор. — А первым делом голову. Твоя голова, Бирюк, чистое золото.

— …Ах, какой ты сладкий… — стонала Маринка, выгибаясь дугой под Максимом. — Ах, как ты это делаешь… Еще… еще… еще…

Максим дошел до верхней точки, зарычал. Секунду спустя тоненько завыла женщина.

Потом она шептала на ухо:

— Я на тебя сразу глаз положила, сразу! Хотя ты и ненормальный, это любой скажет. А я ненормальных люблю, и тебя, вот как увидела, так и полюбила. Ты не смотри, миленький, что я с другими, это жизнь такая проклятая у меня, что даже и Хомяку давать приходится… И с колхозниками этими тоже иной раз… От злости это, потому что он-то думает, что меня пользует, а на самом деле это я его пользую, мне ведь и удовольствие получить, и кулака обчистить… И не стыдно даже, дрянь я, да? Вот за других стыдно, за Хомяка особенно, но что ж поделаешь, родненький…

— Ты моя, — сказал Максим. — С этого дня ты моя. Узнаю, что еще с кем, — убью.

— Ни с кем, никогда, только с тобой, всегда с тобой, верь мне, ты мой сладкий… Еще хочу… Вот так хочу…

Словно прорвало меня, подумал Максим, держа Маринку за бедра и ритмично двигаясь.

Машину с водкой взяли без сучка, без задоринки. Пригнали на точку — ветхий, но с обширным подвалом домишко в Лосиноостровской. Разгрузили. Аккуратно доставили фургон к базе, припарковали с тыльной стороны. Растворились в марьинорощинских переулках. Вернулись на хамовническую хату. Максим завалился на тот самый топчан — вздремнуть. Велел Хохлу не беспокоить. И, уже засыпая, поймал мысль, так давно от него ускользавшую. Мысль о настоящем деле.

А потом его разбудила Маринка. И — прорвало окончательно.

Вот она опять забилась, завизжала. На этот раз Максим поотстал…

Ничего так девочка, признался себе он. Дрянь, конечно, да. Но есть в ней что-то… И ко мне вроде искренне. А я — однолюб, я в нее втрескаюсь, к бабке не ходить. Ну и ладно… Наташа моя далеко, не выразить, как далеко… Люська тоже… Да и не сказка ли все это?.. Тени…

Ну вот, догнал Маринку. Ох, сам-то — чуть не до обморока…

— Запомнила? — спросил он позже. — Моя.

— Твоя, твоя, — выдохнула она. — Но уж и ты — мой.

— Пожалуй, что так… — усмехнулся Максим. — А теперь я все-таки посплю. Устал что-то. Не пускай никого, ладно? Только Мухомора, когда появится.

— Ладно… — Маринка легко поцеловала его в щеку. — А увезешь меня когда-нибудь в Сочи?

— Увезу, — сонно пообещал Максим.

— Спи, мой хороший…

Он проснулся, когда уже вечерело. Маринки рядом не было, и Максим немедленно ощутил укол ревности. Где, с кем?