Нервозен Устинов, отметил он про себя. Серьезно у них там.

Ему вдруг остро захотелось побывать в этой их Верхней Мещоре. Слышал много, всегда как-то пропускал мимо ушей, а теперь вот — захотелось. Ну, когда-нибудь… В зависимости от того, что сегодня у Горетовского получится.

Да, этот человек, пожалуй, стал бы приобретением для Поселений. И его женщина — тоже. Пожелать ему неудачи? Чтобы окончилась ничем его последняя попытка?

Нет, качнул головой Джек. Уж я-то все понимаю. Как, наверное, никто.

Он услышал, словно наяву, те давние звуки: лязг металла, варварское завывание труб, дикие крики людей и животных.

Я — понимаю, повторил он про себя.

Тщательно одевшись, Судья покинул свою комнату. Быстро прошел коридорами жилого модуля, безлюдными в этот утренний час, повернул было к узлу связи, но передумал и направился к лифтам.

Площадь Созерцания тоже пустовала. Макмиллан встал на краю, посмотрел на Землю. Очертания континентов и океанов просматривались хорошо, но всю восточную часть Европы укрывала густая облачность.

Нет. Несмотря ни на что — удачи ему. Good luck, Максим.

Судья развернулся и двинулся к выходу.

­— Моник, — на ходу позвал он в укрепленный на воротнике микрофон. — Свяжитесь с «Аланом Шепардом». Подтвердите мой визит. Сегодня. Через полчаса стартую. Пусть ракетолет будет готов. И отслеживайте меня. Весь день. Если сообщения от Устинова ­­— немедленно переадресовывайте. В закрытом режиме.

Вот и все. И не попрощались толком. Садясь в автомобиль Румянцева, Максим лишь кивнул коротко.

Внедорожник вырулил на набережную, свернул влево — через Центр поедут, машинально отметила про себя Наташа, — и скрылся из виду.

Через Центр — это значит, что четверть часа в запасе есть. А то и больше.

Она постояла минутку, потом вывела из гаража свой «Нагель» — пора бы поменять авто; все так или иначе закончится, тогда поменяю; Господи, о чем я? ­— вернулась в дом и стала одеваться. Серые кроссовки, серые походные брюки, ковбойка, серая ветровка.

Села в гостиной, зажгла сигариллу. Раньше курила совсем редко, а теперь вот — все больше и больше.

Затянулась, выдохнула дым, задумалась.

Накануне вернулись из Нижней Мещоры еще засветло. Максим ехал с профессором, Федор сел к Наташе. Напряженно молчал половину дороги, затем спохватился, потребовал пустить его за руль — ну да, она же ночь не спала, — и до самого дома развлекал рассказами о Первом Поселении.

Перед тем, как зарулить во двор, Устинов просигналил клаксоном — длинно и сразу же коротко. Притормозил, потом удовлетворенно кивнул.

— Агента отпустил, — объяснил он.

Посидели в гостиной, вяло поговорили. Условились встретиться здесь же завтра в одиннадцать часов утра.

Румянцев отправился в гостиницу, Устинов, наконец, — домой, к детям и недовольной жене.

Максим заговорил.

— Наташ… — нерешительно протянул он, не глядя на нее. — В общем… как бы это… короче, я спать пойду… Голова кружится… Ты прости, если что…

— Да я все понимаю, — грустно отозвалась Наташа. — Отдыхай, конечно… Бедный мой…

Она сделала шаг к Максиму, подняла было руку — просто, чтобы погладить по голове, словно ребенка, — но он отпрянул, как будто ожидал удара.

— Отойди! — крикнул Максим. — Понимает она! Да что ты понимаешь!

И устремился в свою спальню. Наташа увидела, что его пошатнуло раз, потом другой. Вот и захлопнулась дверь.

Сон не пришел — уже вторую ночь подряд. Странное состояние: устала, кажется, пальцем шевельнуть немыслимо, упади и забудься, но одновременно — лихорадочное, почти истерическое возбуждение, и нескончаемое, без возможности остановиться, перебирание своих, да и его тоже, и еще каких-то посторонних людей, — действий, слов, бестактностей, ошибок…

И все время дергает. Так бабушка, маясь бессонницей, говорила — дергает. Правильное слово, точное. Нет удобного положения, ноги как чужие, долго лежать — ну никак, садишься, подложив под спину подушки, — тоже сама не своя, встаешь, бесцельно ходишь по спальне, по дому, а усталость просто валит, и бредешь к себе, и ложишься, и все заново…

А мысли несутся, скачут, и, кажется, ты уже не ты, и ничего никогда не понять, и к себе не вернуться…

Под утро Максим все-таки робко постучался в ее спальню. Вошел, не дожидаясь ответа. Изможденный, угрюмый, по-прежнему избегающий Наташиного взгляда. И — полыхающий, едва не до боли в глазах.

Сел в дальнем углу, у туалетного столика. Спросил сипловато:

— Обижаешься?

— Что ты… — ответила она.

— Обижаешься, я вижу. Да и я бы обижался. И уж не как ты.

— Ты мужчина…

Он помолчал. Странно, но Наташа пришла в себя. Беспорядок в мыслях исчез, а утомление, хоть и осталось, но отодвинулось на периферию сознания.

— Правда, Максим. Я не обижаюсь. Я одного хочу — помочь тебе. А как — не знаю.

— Вот что, Наташ… Я завтра попробую уйти. Как сказал, так и сделаю. Уйду — значит уйду, нет — останусь навсегда. Хотел бы с тобой остаться. Ты… ты как к этому?.. Просто чтобы я знал…

— Господи… Ну, а как ты думаешь?

— Не знаю… — Максим совсем отвернулся. — После всего, что я тебе наговорил… и что наделал…

Наташа приподнялась на постели.

— Нет-нет! — испуганно воскликнул он, выставив вперед обе руки ладонями к ней. — Нет! Ты одно пойми: если мы сейчас… ну, это… в общем, я тогда уйти не сумею. А должен попытаться. Не решусь — уважать себя совсем перестану, и с тобой не останусь, я такой тебе не нужен, да и себе тоже.

— Господи, какой дурак… — проговорила Наташа.

— Какой есть… — буркнул Максим.

— Я же тебя…

— Молчи! — крикнул он. — Не говори ничего! Ты что, так и не можешь понять, что это для меня искушение? Соблазн? А я хочу, чтобы ты поняла! Ничего больше сейчас не хочу!

— Я понимаю, — тихо и печально сказала она. — Поверь, понимаю.

Максим сгорбился на стуле, обхватил голову руками.

— Болит? — сочувственно спросила Наташа. — Хочешь, прими таблетку. В нижнем ящичке, да ты знаешь…

— Кружится… Нет, ничего не надо…

Он помолчал, словно собираясь с силами, и опять заговорил:

— Наташ… Я вообще-то что сказать хотел… Мы завтра втроем поедем. Я, Румянцев и Федя. Тебя не возьмем, нечего тебе там делать. Мне силы нужны и решимость. А я и так две ночи, можно сказать, не спал. Не сон, забытье какое-то… Да и не хочу, чтобы ты все это видела. Паскудное дело… Короче, если бог, хоть я в него и не верю, меня отсюда не отпустит и если ты примешь, то с тобой останусь. Насовсем.

— Приму, — коротко ответила Наташа. — Богом клянусь. Я-то верю.

— Знаю, — сказал Максим. — Ну, значит, договорились. Договорились?

— Бедный мой… — повторила она.

Он вдруг подался вперед, взглянул на Наташу в упор. Потом снова отвел глаза, встал и вышел из спальни.

После этого Наташа, опустошенная разговором, все-таки задремала.

Встала, однако, разбитой.

Утро не радовало солнцем, но и грозу ничто не предвещало. Просто облачно. Может, все обойдется, понадеялась Наташа.

К одиннадцати явился Устинов, через четверть часа — Румянцев.

Молча посидели в гостиной.

Потом Максим заговорил:

— Значит, так. Наташа с нами не едет, мы договорились. Это первое. Второе: Наташ, у меня к тебе просьба. Накопления мои — там чуть больше четырех миллионов, невеликие деньги, но все же… они тебе завещаны. А я хочу изменить кое-что, только в завещание уже не внести, времени нет. В общем, треть — тебе, треть — Макмиллановской общине, треть — Малининой. Это Маман, если ты не знаешь. Почему ей — не спрашивай. Просто вот так. И за роман гонорары. Моих там, по совести, процентов десять… Хорошо, двадцать, и не спорь! Вот эти двадцать процентов — в той же пропорции. Третье: если я все-таки уйду, ты себя не хорони. Это я очень тебя прошу. Ты вон какая, а люди-то есть… Да хоть Федор…

— Прекрати! — рявкнул Устинов. — Что ты несешь!