Все-таки, может, и грех такое даже думать, но, черт побери, оно само думается: то, что мне выпало, там, дома не выпало никому! Император, премьер-министр, Румянцев — гений общепризнанный. Наташа (прости, Люсенька…) А теперь еще и Луна!..»

Только вот не знал я тогда, подумал Максим, что все время буду здесь от тошноты мучиться. Он несколько раз глубоко вздохнул, развернул очередной леденец и вспомнил, как допытывался у Румянцева — может, тошнота эта из-за пресловутых кодов? «Нет, — сочувственно ответил профессор, — это у тебя, Максим, примитивная, достаточно часто встречающаяся дисфункция вестибулярного аппарата».

Пилюль бы… Впрочем, ну их. Забыл, сказал Максим сам себе, как в Карелию ехал?

Отец повез его, мальчишку совсем, в Карелию — пожить с месяц в палатках, рыбку половить, все такое. А мама с бабушкой снабдили Максимку упаковкой аэрона — таблетки такие противотошнотные. Сожрал тогда в поезде, прислушиваясь к себе, девять штук. Ох, и понос же его пробил ночью…

«…По словам гения, на Памире мы добились значительного прогресса. В какую-то тварь дрожащую (ящерицу) даже что-то загрузили из моих кодов. И что-то почти пробили. Да уж, громыхало будь здоров. Ящерица, кстати, сдохла.

Но темпы, темпы! И премьер торопит, и Владимир Кириллович звонил. Грустный такой.

В общем, на Луне: а) нет магнитного поля; б) тяготение вшестеро ниже. И там мы, значит, продвинемся до упора.

Я спрашиваю: и что, ты с Луны, что ли, меня обратно засылать собираешься? У нас же, в моем мире, на Луне нету базы никакой! Ладно — оригинал, говорю, по твоему варианту «Б» разрушается, так ты и копию же угробишь! Проблема возврата не решена же, сам жаловался!

Смеется, паразит. А, говорит, ради науки?

Потом объяснил: первая наша задача — во всем окончательно разобраться. Там, на Луне, сделать это значительно легче, и мы разберемся. Быстро управимся, за полгода, не более.

Федя на этом месте закручинился. Семью-то из Верхней Мещоры в Петербург перевез, сам уже полгода почти на Памире, а теперь вот — здрасьте, приехали: на Луну. Пару месяцев, правда, готовиться будем, но опять же не в столице — на Байконыре.

В общем, гений говорит, вплотную к натурному эксперименту подойдем. А там — тебе решать. Это он ко мне обращается. Учти только, говорит, что обратную-то связь мы тебе сделаем, вроде переговорного устройства, но вот будет ли она работать, сказать нельзя, ибо испытания на эту тему провести в принципе невозможно. Если решишься, то как раз и будешь испытывать.

Еще, говорит, учти, что гарантий попадания именно в тот мир, откуда ты пришел, не существует. Вероятность велика, да, поскольку миры, похоже, соседние, но гарантий нет. Образно говоря, возможен перелет.

А что до возврата, то компактного переносного аппарата для возврата я, говорит, пока даже представить себе не могу. Единственная возможность — там, на месте, стационарное оборудование строить. Но это, говорит, мне тогда отправляться надо. Ему то есть, Румянцеву. А у него планы несколько иные. Да и коды чужие ему в себя загружать никак не хотелось бы.

Впрочем, говорит, впереди у нас лунный этап. Все остальное — потом. Тогда уж решать, повторил, — тебе, Максим.

И на Наташу взглянул.

А Наташа бледна, как тот самый лист из пачки…

Ладно, поживем — увидим».

Прозвенел сигнал связи.

— Максим, — раздался голос Румянцева, — вас долго ждать? В лаборатории мы, приходите.

— Ох-хо-хо, — отозвался Максим. — Идем, идем… Пошли, Наташ, ждут!

Румянцев и Устинов выглядели на удивление спокойными. Или сосредоточенными. Когда Максим с Наташей вошли в лабораторию, Устинов размеренно заканчивал фразу:

— …системную. А я — за оперативную. И не спорь. Вот ребят в дело посвятим, раз ты настаиваешь…

— Настаиваю, — вставил ученый.

— …а делать станем, как Иван Михайлович решит.

— Тут, дамы и господа, — сказал Румянцев, — вот какое дело. Подполковник Устинов считает, что послезавтра, когда Судья Макмиллан будет на базе, его необходимо заманить в эту лабораторию…

— Да он сам к тебе собирается! — фыркнул Федор.

— …обездвижить и промерить. После чего решать по обстоятельствам.

— Как обездвижить? — ахнула Наташа.

— Обыкновенно, — мрачно ответил Устинов. — Чай. Кофе. «Коктебель», хотя и жалко его спецсредствами портить.

— Коль, дай, что ли, «Коктебеля», — слабым голосом попросил Максим.

— Не давай, Николаша, — сказал Устинов. — Раз он здесь, пусть мыслит ясно.

Максим обозлился.

— Я вот сейчас со всей ясностью мысли тебе, суперагент, под ноги ужин свой вывалю! Командир, чтоб тебя…

Устинов махнул рукой. Румянцев встал, вышел в соседнюю комнату, вернулся с бутылкой и четырьмя пузатыми бокалами на подносе.

— По глотку никому не повредит, — рассеянно пробормотал он, разливая. — Ну, что думаете?

— Не знаю, — сказала Наташа. — Мне Джек симпатичен. И жалко его почему-то. В общем, я ему верю. А что, он обязательно чей-то лазутчик? Не могло с ним случиться… ну, как с Максимом? Только судьба потом иначе сложилась…

— Мне он тоже симпатичен, — присоединился Максим, оживший после первого же глотка. — Ну, светится… В передрягу какую-нибудь попадал, оттого и светится. Чем не версия? Может такое быть, Коля?

Румянцев пожал плечами.

— А все остальное, — продолжил Максим, — как бы объяснить… Вот ты, Федор, сразу его подозревать в чем-то начал. А что в нем подозрительного-то?

— Все, — отрезал Устинов. — Вся его жизнь, насколько она мне известна. Это жизнь сумасшедшего, а он, готов держать любое пари, отнюдь не сумасшедший. Вся эта его деятельность. Весь этот театр с Первым Поселением. Двести человек выдернуть черт знает куда! Это что, нормально?! И мелочей масса, до которых вам, ребята, дела нет, а мне есть — настораживают, поверьте. В конце концов, подозревать — моя работа, нравится вам это или нет. Риск есть? Есть. Вот рисковать я и не имею права.

— А если ты ошибаешься, — тихо спросила Наташа, — это не риск?

— Это риск другого сорта, — сказал Федор. — Да и не волнуйтесь: чисто все сделаю, комар носу не подточит. Нас еще и благодарить станут. Всё. Где связь, Николай?

— Да пожалуйста, — ухмыльнулся Румянцев. — Его высокопревосходительство нас уже несколько минут слушает. А теперь, кажется, канал совсем наладился. Нам Ивана Михайловича тоже слышно.

Через несколько секунд из динамиков раздался голос Чернышева:

— Здравствуйте, господа. Догадываюсь, профессор, что дело не в состоянии канала. Это вы меня просто держали без права слова. Посвятили в проблему, так сказать, почти на натуре. Угадал?

— Виноват, — Румянцев подмигнул Максиму.

Снова пауза. Потом голос премьера:

— Что уж… Кратчайшим путем… Объявляю решение: подполковнику Устинову предоставляется карт-бланш. Условие одно: господин Макмиллан не должен физически пострадать. Если он, разумеется, не чужак. Вы поняли?

— Так точно, — негромко отозвался Федор.

— И имейте в виду, — раздалось из динамиков после очередной задержки, — Владимир Кириллович также на линии.

Пауза, голос императора:

— Ни пуха, ни пера, подполковник.

Устинов промолчал: не посылать же государя к черту.

Спалось этой ночью Максиму совсем плохо. То есть почти не сомкнул глаз, так ему казалось.

Однако — видел сон. Значит, спал, так бывает.

Видел сон и сознавал, что это сон. Так тоже бывает.

Во сне он сначала как бы парил над огромной толпой. Полмиллиона людей. А может, и миллион. Май, тепло, а там, в толпе, даже жарко. Или, вернее, душно.

Места знакомые — вон Университет виден, а вон чаша Лужников. Да, Лужники и есть. Насыпь Окружной железной дороги, около нее трибуна. На трибуне люди, говорят что-то — Максиму не разобрать. Толпа время от времени кричит. Нет, даже скандирует. Тоже не разобрать.