— Поставь чайник, — откликнулась Людмила. — Попьем, а потом с детьми гулять пойдем. Я их сегодня одних не выпущу.

— Ну ма-а-ам, — заныла Катюшка. — Сама говорила, я уже взрослая!

— Катя, в другой раз, — отчеканила Людмила. — И вопрос закрыт.

Александр покачал головой и отправился на кухню. Через минуту оттуда донеслись шипение и треск — муж пытался поймать на старой «Спидоле» какие-нибудь «вражьи голоса».

Чай пили молча — Александр шикал на всех, потому что глушилки мешали слушать. Людмила так ничего разобрать и не сумела, кроме отдельных слов. А Саня все-таки уловил главное.

— Люсь, слышала? — возбужденно спросил он. — Заявление Ельцина!

— Да ничего не поняла, — устало ответила Людмила. — Вот что, я с детьми выйду, а ты оставайся. Слушай, потом расскажешь. Если что, мы во дворе будем.

Гулялось неспокойно. Народу во дворе почти не было, но дети то и дело норовили поссориться. Да, нехороший день, сказала себе Людмила. И тянется медленно.

Вернулись домой, пообедали. По телевизору продолжали гонять «Лебединое озеро», Людмила мысленно выругалась, но усадила детей смотреть балет — классика все-таки. Уставилась на экран и сама, но незаметно для себя задремала.

Очнулась от мягкого толчка в плечо. Саня стоял перед ней с виноватым видом.

— Что? — спросила она.

— Люсь… — Он отвел глаза. — Это… Я поеду, а? К Белому дому… Там Ельцин народ собирает…

Людмила молчала.

— Люсь… Я себя уважать не смогу, если не поеду… И ты не сможешь… Да не волнуйся, все будет нормально.

Она взяла себя в руки, кивнула.

— Иди. Только на рожон не лезь, ладно? И позвонить постарайся, если задержишься. Погоди, бутербродов каких-нибудь сделаю тебе…

— Да не надо, Люсь, не надо. Хорошая ты моя…

Александр поцеловал детей, потом жену, улыбнулся.

— Ну, пошел.

Надвигался вечер. Показали пресс-конференцию ГКЧП. По радио передавали речь Ельцина, но слышно было по-прежнему неважно.

Поужинали. Людмила уложила детей, сама встала у окна на кухне. Еще и одной остаться в такое время, подумала она. С тремя чадами.

Тряхнула головой, отгоняя дурацкую мысль. Ничего с Саней не случится. И вообще все будет нормально, обещал же.

Она улыбнулась.

И вдруг вспомнила: вчера же была годовщина смерти Максима. Восемь лет. Эх, замоталась, забыла. А родители его как-то перестали с ней общаться. Все-таки сильно обиделись, что Катюшке с Мишенькой фамилии она поменяла и отчества.

Забыла, забыла, из головы вылетело… Ну, хоть сейчас помянуть…

Достала из холодильника бутылку водки, купленной по талонам. Налила себе рюмку. Поколебавшись, открыла банку добытой сегодня фасоли. Отрезала кусочек хлеба. Положила на хлеб ложечку фасоли. Подняла рюмку, беззвучно шевельнула губами: «Царство небесное». Выпила. Откусила от странного своего бутерброда. Усилием воли остановила набежавшие было слезы. Спросила себя: а Максим — пошел бы сейчас к Белому дому? Ответила: помчался бы!

Вернулась к окну и принялась ждать мужа.

Колеса шасси коснулись бетона, челнок побежал по полосе. Раздался мощный хлопок — это раскрылся тормозной парашют, — характерно взревели переключенные на реверсивную тягу двигатели.

Пассажиры дружно поаплодировали.

Челнок выкатился на рулежную дорожку, свернул к зданию терминала и замер.

— Дамы и господа, — прозвучало в салоне, — наш аппарат совершил посадку в космоаэропорту «Жуковский». Температура за бортом плюс семнадцать градусов, атмосферное давление семьсот сорок шесть миллиметров ртутного столба, относительная влажность восемьдесят восемь процентов. Просим оставаться на ваших местах, к выходу вас пригласят. Экипаж благодарит вас и желает удачи на Земле.

Интересно, подумал Федор Устинов: по словам Максима, у них тут тоже город Жуковский. Научный центр авиационной индустрии. У нас немного по-другому, но — похоже.

Удобно, что можно летать с Луны прямо сюда — родная Верхняя Мещора совсем рядом, рукой подать. Обратно, конечно, только через Байконыр или Междуреченск, а вот сюда — садишься почти дома.

Федор поймал себя на том, что у него уже путаются понятия «сюда» и «обратно». И домов стало — два.

Прикипел к Первому Поселению.

Поначалу — ну, обстоятельства так сложились. И вину перед Макмилланом ощущал. А потом — увлекся идеями Джека.

Пригласили к выходу. Устинов, вместе с остальными пассажирами, прошел по пристыкованной к челноку трубе, быстро — благо, не вез с собой никакого багажа, —миновал пограничный и таможенный контроли, пересек зал прилета и оказался на площади, у стоянки такси. Через пару минут малолитражный желтый АМО-2000 мчал его в Верхнюю Мещору.

Да, идеи Джека Макмиллана о свободе и об ответственности за самих себя захватили Федора. То ли правда — нашли эти идеи искренний отклик в душе, то ли Джек оказался таким… таким способным внушать, просто и буднично, без пламенных речей.

Что уж, человек-то необыкновенный. Кстати, как и Максим. Двое светящихся…

И одновременно — не отпускала Устинова тревога за свой мир. То, о чем говорил тогда, в Царском, экс-премьер, не отпускало. Если Горетовского забросило сюда из чужого мира, а Румянцеву удалось перебросить в какое-то другое пространство собаку; если Макмиллана некогда едва не выбросило неведомо куда — значит, и неведомо откуда к нам могут явиться непрошено. В массовое проникновение Федор не очень верил, но появление отдельных лазутчиков, соглядатаев, диверсантов — считал вполне возможным.

Разумеется, проникать удобнее всего через Землю. Смешался с толпой — и дело сделано. А вот инфильтроваться, казалось Устинову, удобнее всего через Луну, а точнее — через Первое Поселение. Тем более, что Первое он считал ключевой точкой дальнейшего развития человечества. Мало кто это понимает, Румянцев — просто смеется, Максим только горько усмехается — мне бы ваши заботы, Наташа Извекова улыбается молча, но Федор был уверен: Первое — это только начало грандиозной эпопеи. Собственно, на то оно и Первое.

В общем, все для него сходилось. И помогал Джеку, как мог.

К тому же, и о Втором Поселении начали поговаривать. И, сказал Макмиллан, никого, кроме Федора он в качестве Судьи пока не видит. Демократия демократией, а управлять в первые годы надо точно и жестко.

Вот только... три вещи беспокоили Устинова.

Его статус сверх-супер-гипер-секретного правительственного агента в чине подполковника — после прошлогодних безобразий и смены правительства сделался неясным. Бог с ним, с чином, но задание, полученное Федором лично от графа Чернышева… «Иглу» свернули, все материалы, как поведал Румянцев, спрятаны в архиве императора… А Владимир Кириллович молчит. На банковский счет Устинова, правда, продолжает исправно поступать жалование — вероятно, опять же из каких-то императорских фондов, — но не в жаловании же, в конце концов, дело. Это первое.

Второе — семья. Не хочет жена переселяться, считает, что умом тронулся Феденька. А ему возвращаться в Верхнюю Мещору насовсем — теперь немыслимо. Барменом опять?

Третье — Наташа. Наталья Васильевна. В какой-то момент Федор осознал, что не сумел удержаться — попал в зависимость. Всю жизнь боготворил издали, а свела судьба поближе — и… В самом деле умом тронулся. Но исправить это невозможно.

Странно, даже ревности к Максиму нет. Впрочем, Максим в подлинном смысле не от мира сего, как к нему ревновать? А все остальное — как в высокой литературе прежних веков описано. Наваждение.

Макс, Макс, подумал Устинов… Занесло тебя к нам, беднягу, и мир-то наш ты, конечно, не изменил, но чья-то жизнь съехала с предначертанной, казалось бы, дороги и покатилась неизвестно куда.

А возможно, и весь мир изменится. Книга ваша с Наташей… Литература же, не более того, то есть — пустое. Так нет, стронулось что-то в великой Империи. Как тогда говорили в Царском — кризис духовности при материальном благополучии. И чтобы этот кризис преодолеть, необходим квантовый скачок. А для скачка — импульс. Многого-то не требуется. Всего лишь роман — а его оказалось достаточно. Вполне возможно, что достаточно.