«Там его нет», — хотел сказать Джек, но промолчал. Ясно же, что нет.

Профессор пыхнул гаваной, уставился в пространство.

— Скажите, Джек, — заговорил он через некоторое время, — почему вы так стремитесь туда? Горетовского я вполне понимаю, он рвался домой. Положим, в последний свой здешний год — если не больше — уже не слишком рвался, но… Максим упрям… был… и есть, надеюсь… Да… У меня — свои резоны, передо мной невиданная и никем ранее не исследованная задача, саму постановку которой всего четверть века назад представить себе было невозможно. Но — вы?

Макмиллан встал, подошел к окну, постоял неподвижно. Вернулся в кресло, попросил:

— Пожалуй, налейте мне, Николай. На один палец. Вот так. Спасибо.

Он пригубил темно-янтарную жидкость.

— Трудно объяснить. Этот мир — чужой для меня. Иначе я не затевал бы все, что затеял. Но и тот мир, — он неопределенно махнул рукой, — тот, на Луне, тоже чужой. Так оказалось. Стал администратором. Не по мне.

— Первопроходец, основатель и Судья, — тихо вставил Румянцев.

— Администратор, — повторил шотландец. — И не очень хороший. Устинов гораздо лучше. А меня тянет куда-то. Иногда слышу все это. Крики, трубы. В тот мир не попасть, знаю. Так хоть к Горетовскому. И занятие найдется.

— Странный вы человек, Судья, — сказал ученый. — Ну, воля ваша, мне-то все это на руку. — Он поднял бокал. — Ваше здоровье. Налить еще?

— Налейте, — кивнул Макмиллан. — Знаете, Николай, в Шотландии переход удался бы. Родные места. И множество древних заброшенных подземелий, где когда-то выдерживали виски. Эти подземелья — в обоих мирах. Уверен.

— Что вы, Джек, — вздохнул Румянцев. — Вспомните «Век-волкодав». Из Шотландии в Россию вы там никак не попадете. Как это… да, железный занавес…

— Церковь? — шотландец резко подался вперед.

— Однако же, алкоголь положительно усиливает творческие способности, — пробормотал ученый. — А ведь это мысль. У нас храм, у них, Максим, помнится, говорил, музей или даже склад. Впрочем, склад не подходит, мало ли чего они там понаставили, можете наткнуться. Музей гораздо лучше… ночью… Священство поначалу, разумеется, станет возражать, но вот тут государь и скажет свое слово… Ему не откажут.

Макмиллан прикрыл глаза, усмехнулся про себя. Румянцев называет его странным. Интересно, сознаёт ли профессор, что сам далек от того, что принято считать нормой? Нормальный великий ученый занимался бы своим Марсом или сворачиванием-разворачиванием обычного пространства. Нет же, его тоже тянет куда-то. Невиданная задача… Что ж, это можно понять.

— Знаете что, Джек, — задумчиво проговорил Румянцев. — Есть только один человек, который может хоть что-то поведать нам о церквях, превращенных в том мире в музеи. Наталья Извекова. Пардон, Устинова. Впрочем, нет, Извекова, она же не стала менять фамилию. Да, Извекова. Ей Максим много чего рассказывал. Свяжитесь-ка вы с ней. А еще лучше, отправляйтесь в Первое Поселение. То есть, опять-таки пардон, в Поселение Макмиллан. Отправляйтесь, порасспросите Наташу. Она не откажет в помощи. Тем более, вы не куда-нибудь — к Максиму собираетесь. А я тут спокойно отработаю прибор связи.

— Устинову не понравится. Ревнив.

— Переживет, — отрезал профессор. — Да и ревновать… в такой, знаете ли, ситуации… Хотя… любовь… А, чепуха все!

— Да, — согласился Джек. — Вы правы. И действительно, пора проведать своих. Заодно.

— Джек Макмиллан посетил Поселение Макмиллан, — хмыкнул Румянцев. — Смотрите, Судья, как бы вам не устроили культ личности. Вашей собственной.

Шотландец впервые за весь разговор улыбнулся.

—Мне не грозит. Давайте еще по глотку, и пойду.

Уже в дверях он обернулся.

— Николай. Если ничего подходящего не найдем, уйду через Парк. Поможете?

— Конечно, — вздохнул профессор. — Помогу, как же. И тело ваше похороню — если через Парк, то тело останется, это неизбежно. Жаль, конечно, часть эксперимента сорвется… И угодить можете куда-нибудь не туда… Впрочем, — он оживился и без всякого сострадания закончил, — это будет даже интересно — еще один мир. Главное, чтобы связь не подвела.

Сощурив глаза сильнее обычного и стиснув зубы, Александр крутанул руль, чтобы объехать заглохшую «шестерку».

— У, помойка, — процедил он и сам устыдился своей ненависти. И пробормотал ставшее привычным в последние дни. — Хрен вам…

Кому хрен — Александр объяснить не мог бы. Всем. Уж больно тяжелые дни. Все обрушилось: кризис!

Август. Страшный какой-то месяц. Тогда, в девяносто первом, путч, сейчас кризис. И Максим в эти же дни погиб, как раз между семнадцатым и девятнадцатым.

Впрочем, поправил себя Александр, правильно сказать, что август — роковой. Да, так. Не страшный — роковой. Потому что в девяносто первом все кончилось оглушительной победой, правда же? Ну уж после пошло, как пошло…

И в восемьдесят… каком?.. в восемьдесят третьем же, конечно… Если бы тогда Максим не погиб, то не видать мне Люси…

Подонок, сказал себе Александр. И добавил — а, ладно…

Мысли скакали. То о Люсе — неладно с ней что-то… То снова поднималось яростное: хрен вам! Хрен вам! Выживем! Да вот хоть бомбить буду на машине!

Эх, машина… Еще и это… Что с квартирой получилось, что с деньгами, что с машиной… А казалось, каждый раз, — как же все удачно!..

Поженились, помучились, а потом обменяли две двушки, его и ее, на трешку, да в неплохом районе, на Преображенке. Да еще с доплатой. Жить стало куда просторнее, одна комната — для подрастающей Катюшки, в другой — мальчишки, третья — их с Люсей. И деньги на книжке появились.

Вскоре после великой победы все эти деньги и сгорели, пшик остался.

Зато квартиру приватизировали. Собственность! Недвижимость! А денег — заработаем!

И правда, стали зарабатывать. С завода своего ушли, Люся курсы окончила, заделалась бухгалтером, Сашу брат двоюродный, Сергей, к себе в фирму взял — звал-то давно, но торговать польской зубной пастой, шоколадными батончиками и всяким таким не хотелось. Оказалось — ничего, нормально. Переговоры, психология, тактика со стратегией… Даже интересно. И деньги, само собой, совсем другие. Особенно в перспективе.

Ну, и в настоящем — тоже, в общем, приемлемо стало.

Дальше, правда, как-то все… потускнело, что ли. Конкуренты, налоги, бандиты… И семейные проблемы: Катя совсем выросла, школу окончила, в университет поступила, подружки, мальчики — девчонка-то ох, загляденье, — алкоголь, опыт с наркотиками, Людмила в ужасе, скандалы, слезы, истерики…

Девочка выправилась — умница, замечательная девочка, — но обнаружилось, что она теперь взрослая. А жить впятером в трехкомнатной квартире — не так уж вольготно. К тому же и у пацанов трудный возраст не за горами.

Подумали — и решили размениваться, Катерину отделять. Давай, Саня, делай сам, как скажешь, так и будет, вздохнула тогда Людмила, ты же у нас мужчина, а я что-то устала от всего этого...

Ну, он и сделал. Все сам. Вариант нашел классный: за одну трешку — две двушки. Обе в одном и том же доме, в соседних подъездах. В Реутове. Москва — вот она, рядом.

Катюшка была счастлива, хотя и не преминула съязвить: ты, говорит, папа, молодчина. Начинали мы с двух двухкомнатных в Москве, а теперь у нас две двухкомнатные в области. Это, говорит, бизнес по-русски.

Ничего. Люся ее одернула как следует, насмешки и прекратились.

Только, что называется, осадок остался. Права Катерина-то.

А с машиной… Давно мечтал — и вот купил. Перед самым кризисом. Сначала вождение освоил — кузен Серега научил, — потом права получил, семьсот баксов на это ушло. Наконец, и машину приобрел. На новую не хватало, разве что на «Жигули», но «Жигулей» совсем не хотелось. Поехал на авторынок, присмотрел иномарку, «Хонду Концерто», с калининградскими номерами, только что из-за бугра пригнанную, в приличном состоянии, хоть и шестилетку. Сторговался за восемь штук, своих чуток недоставало, пришлось тысячу у Сереги занять. Как раз в начале лета, за два месяца до кризиса.