С великим удовольствием, с каким-то особенным приливом сил Олег Иванович копался в отчетных таблицах Долинского и Калининского совхозов. Эти хозяйства, в сущности, являлись антиподами: в одном хотели доказать, что власть людей безгранична, и они испытывали землю на прочность, пытаясь только брать, возвращая земле ничтожную часть взятого у нее; в другом работали по-крестьянски, мудро, привлекая для урожаев и быстродействующие средства — искусственные удобрения, и старые, неспешные и безотказные способы улучшения пашни — многолетние травы, навоз и четкий плодосмен.

Урожай подытоживал столь различную человеческую деятельность на земле. Рост наблюдался в обоих хозяйствах. Но в Долинском урожаи нервно подскакивали и падали, как у лихорадящего больного; они довольно точно следовали капризам погоды и не выходили за рамки пятнадцати — восемнадцати центнеров зерна с гектара. Но собирали зерна все больше: увеличивали площадь, распахивая все, что можно. У калининцев кривая роста очень плавно подымалась без особой скидки на плохие годы. В этой упрямой плавности чувствовалась нарастающая сила земли. Калининцы перешагнули рубеж в двадцать центнеров зерна с гектара.

Районный агроном не ограничился одними этими данными. Он разыскал анализы почвы и тоже сопоставил их, добрым словом помянув Василия Васильевича Маятнова и Семена Саввича Кудряшова, которые педантично, в течение многих лет записывали все сведения о земле, воде и культурах в Книге истории полей. Как пригодились теперь эти сведения!

Нежный уже заканчивал составлять разросшуюся справку, когда нехорошая мысль заставила его бросить карандаш и отшатнуться от стола. Ведь он лично причастен к бедам Долинского совхоза! Все-таки четыре года проработал он с Похвистневым. Понимал, куда ведет директор, но ничего не сделал, чтобы помочь земле. А когда захотел — его легко выставили из совхоза. Слишком легко, без борьбы.

Краска стыда затемнила бледное лицо Олега Ивановича. Что теперь вспоминать и терзаться! Все это в прошлом. А он сам — другой. И иным уже не будет.

К девяти утра Олег Иванович пришел в райком. Фадеичев сидел у себя, просматривал бумаги. Поздоровались.

— Хорошо, что успел пораньше, — сказал Фадеичев. — Объясни, пожалуйста. Но только факты. Одни факты. Выводы попробую сделать сам. Они напрашиваются.

После сомовского письма, разговора с Нежным, после поездки по полям совхоза с Поликарповым, бесед с Маятновым секретарю не требовалось много слов, чтобы понять и охватить критическим взглядом всю картину. Выслушав агронома, он раздумчиво спросил не столько его, сколько самого себя:

— Как исправлять положение? И что будет с площадями, урожаем, с зерном в Долинском, а значит, и в районе, если мы перечеркнем заведенные Похвистневым порядки и начнем планомерное лечение и улучшение пашни? Справится совхоз с утвержденным планом продукции? По зерну, в частности?

Поняв необходимость перемен, Фадеичев не мог упустить из виду и нынешние задачи. Нетрудно понять, что беспокоило его: кто компенсирует взнос Долинского совхоза в районную копилку? И в одном ли Долинском придется круто менять обстановку?

— Нужно подымать наши зареченские хозяйства, — сказал Олег Иванович. — Пока там низкие урожаи, район всегда будет лихорадить. Целый комплекс мер. Пески требуют много торфа и навоза. И то и другое есть. Но мало техники. Есть выход: просить специальный отряд из агрохимслужбы. Они осилят задачу.

— Это не год и не два?

— Но ведь и мы собираемся работать здесь не год и не два.

Фадеичев улыбнулся:

— Если выберут. Будь я выборщиком — зачеркнул бы свою фамилию.

Улыбнулся и Нежный.

— Тринадцатый год выбирают.

— Да, так и пролетели тринадцать. И вот необходимость перемен взяла, что называется, за горло. Новая обстановка — новые задачи. Психология земледельца, чувство будущего…

— Поликарпов останется? — прямо спросил Олег Иванович.

— Конечно.

— Если Похвистнев сумеет понять свою ошибку, они вместе быстро выправят совхоз.

— Похвистнев не способен понять. В этом я убежден. Мог давно понять, если бы присмотрелся внимательней. Убедил себя в непогрешимости хозяйственника. А он — службист. И только. Калиф на час.

— Значит?..

Фадеичев не ответил. Уткнулся в бумаги.

Уже заходили, здоровались члены бюро. Потом вошли и тихо сели сперва Аверкиев, потом Похвистнев, за ними еще четыре директора из Заречья. Нежный собирал свои бумаги.

— Останься, Олег Иванович, — сказал Фадеичев. — Ты поможешь членам бюро разобраться в событиях.

И сразу, как только открыл бюро, начал говорить о видах на урожай, упрекнул зареченцев, которые смирились с ролью аутсайдеров и в этом году едва ли справятся с планом продажи, посчитал, сколько у кого будет зерна, и, наконец, спросил:

— Кто из вас, товарищи, уверен уже сейчас, что соберет зерно сверх плана и достигнет намеченной урожайности?

Сказал — и уперся взглядом в Похвистнева.

Молчание. Долинский директор выжидал. И Фадеичев ждал. В тишине раздалось осторожное покашливание. Аверкиев сказал:

— Мы соберем, Павел Николаевич. Тонн пятьсот или семьсот. Урожай хороший. На гектаре будет не менее двадцати пяти центнеров.

— А ты, Похвистнев? — Фадеичев не спускал с него глаз.

— Рассчитываем кое-что получить сверх плана. Но есть причины, по которым…

— Вот о причинах мне и хочется поговорить с членами бюро в вашем присутствии, товарищи.

Он увидел в окно, как подошла машина управляющего трестом. Потянулся к звонку, спросил заглянувшего помощника:

— Машину за Поликарповым послали?

— Двадцать минут назад. Сейчас приедет.

На спокойном волевом лице Похвистнева ничто не дрогнуло, не изменилось. Машину за Поликарповым?.. Только глаза выдали беспокойство; взглядом он обшаривал лица, словно надеялся, что кто-нибудь рассеет его недоумение.

Вскоре вошел и остановился у двери Поликарпов. Фадеичев кивнул ему, показал, куда сесть, и выжидательно умолк. Лишь посматривал на собравшихся.

Дверь снова скрипнула, вошли директор треста, Сомов, главный агроном треста, уселись. И вот тогда Фадеичев спокойно заговорил о положении в Долинском совхозе. Похвистнев обеспокоенно думал, чем все это вызвано. Он плохо слушал, хотя и понимал каждое слово секретаря. Наконец он заставил себя сосредоточиться, поражаясь словам, цифрам и особенно выводам, которые Фадеичев излагал. Да полноте, нужно ли столь серьезное придавать значение тонким фракциям почвы, процентам гумуса, влагоемкости? Все это книжные соображения, далекие от практики… А тем временем секретарь райкома продолжал рисовать невеселую картину долинских полей. Похвистневу внимать бы надо, а у него только росло возмущение и протест. Таким-то образом можно не только его уложить, а добрую половину руководителей. Его возмущал поучительный тон разговора и сам Фадеичев. Он ли это? Сколько годов все они только и знали что тасовали колоду простейшей игры: где и что выгодней посеять, как вспахать, убрать, сколько сдать, как снизить себестоимость. И снова считали рубли, сводили доходы и убытки. Какая там влагоемкость или навоз? При чем тут кислотность, известкование? Что изменилось? Куда клонит?

Потом говорил начальник районного управления сельского хозяйства. Оказывается, он знал, он чувствовал… Владимир Петрович успел за утро познакомиться со справкой районного агронома, и теперь его речь слово в слово повторяла записанное там. Раз руководство одобряет новую линию, его обязанность подвести соответствующую базу.

Встал Аверкиев и немногословно напомнил строчки из Закона о земле и землепользовании, вежливо пригласив всех, кто интересуется сохранением и приростом плодородия пашни, приехать к ним не на час и даже не на день, а на недельку, чтобы все рассмотреть и вместе подумать, как лучше пособить земле. Конечно, не завтра, милости просим сразу после уборки…

Похвистнев плотно сжал губы. Он ожидал, что скажет Поликарпов, заранее боялся его слов, его обвинений. В душе директора, смятенной, но не сдавшейся, сейчас зрела мысль, он ее высказал чуть позже: пусть Геннадий Ильич останется в совхозе и попробует исправить недостатки, о которых так много говорится. Он уже догадался, что Поликарпов останется, он готов был смириться с этой печальной необходимостью и решил идти навстречу неизбежному: сам пригласит Поликарпова остаться.