Румянцев сразу «засек» их машину. У него были удивительные зоркость и память на автомобили, глаз просто орлиный, все номера в памяти держал. Как увидел кудринский газик, сейчас, же велел шоферу подскочить. Зычно спросил, кто приехал и зачем. Шофер выскочил и как на рапорте доложил:
— Председатель и главный агроном!
— Где они?
И об этом он сказал. «Райсельхозхимия» располагалась близко отсюда, три минуты хода. Неостывший Румянцев ворвался туда как гром с ясного небушка. Савин сидел с агрохимиком над картограммой земель и уточнял, когда и с каким грузом приедет отряд.
Тут и началось!
Румянцев слишком взвинтил себя по дороге из Лужков. Он не поздоровался, не кивнул даже, а с ходу во весь голос закричал на Савина:
— Стулья протираешь в конторе, а дело намертво стоит! Кто разрешил руководителям выезжать из хозяйства в разгар сенокосной кампании? Командир производства! Почему стоят машины в Лужках? Почему народ грибами балуется да спит в ясный день, когда травы некошены? Я спрашиваю тебя, Савин. Ты что, сорвать решающую кампанию задумал?
И все в таком роде.
Савин побледнел, как-то слишком неторопливо встал, отодвинул стул, чтобы не мешался, и сделал шаг навстречу Румянцеву. Не спуская с него странно заблестевших глаз, тихо спросил:
— Что это вы раскричались, Иван Иванович? И почему я для вас «ты»? Мы оба коммунисты, только нелишне напомнить вам, что, когда я вступал в партию, вы еще мальчишкой по деревне бегали. Как вы смеете унижать меня, старшего по возрасту и по партийному стажу? Еще одно бранное слово, и я перестану разговаривать с вами. Вы совершенно потеряли чувство меры, что не к лицу руководителю.
Савин был на голову ниже внушительного председателя, но его решительный отпор, его справедливый и резкий голос возымели действие. Румянцев шумно выдохнул и вроде бы уменьшился размером. Гораздо ниже тоном, но все еще с нотками неутихшей страсти перебил:
— Да вы бетонную стату́ю в парке и ту выведете из терпения, спрыгнет и убежит отсюда, не то что человека! Объясни ему, Куровской.
И сел верхом на подвернувшийся стул.
— Не стату́ю, Иван Иванович, а ста́тую, — не удержавшись, поправил Савин и словно бы перестал замечать Румянцева. — Что случилось, Павел Петрович? — И обернулся к Куровскому.
— А то, коллега, что в Лужках, откуда мы сейчас приехали, ни одного человечка на сенокосе не обнаружено. Сам Зайцев изволят почивать, все другие отправились по грибы. Это исчерпывающее пояснение мы получили от Екатерины Григорьевны, вашей супруги.
— Ну и что? — уже с вызовом ответил Савин.
— За такое безделье вы простым внушением не отделаетесь, Савин! — с высокой запальчивостью крикнул Румянцев. — Вам известно решение исполкома об ударном месячнике? Или оно не для вас писано?
Теперь он говорил с агрономом на «вы».
— Мы неуклонно выполняем это важное решение. Когда и как работать — исполком не решает и решить за весь район никогда не сможет. Исполком дает задание. А время работы и приемы труда определяет коллектив. И когда спать, и кому по грибы ходить — это решают в звене, в бригаде, в каждой семье, а не в исполкоме. Вы утрируете свое же собственное решение.
— Все! — Румянцев решительно поднялся. — Через час вместе, с Дьяконовым извольте быть на экстренном заседании исполкома. Потолкуем на коллективе об этих событиях.
И вышел. Куровской тронулся было за ним, но остановился, хотел, еще что-то сказать, раздумал, безнадежно махнул рукой и бросился догонять шефа.
В комнате районного агрохимика стало очень тихо. Савин задумчиво уставился в окно. Агрохимик все еще стоял за столом, привалившись спиной к оштукатуренной стенке. Неожиданно Куровской вернулся, остановился около дверей и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Вот как бывает. А все его неуемная горячность. Сам бог-громовержец…
Ему не ответили. Савин смотрел в окно и щурился. Сердце у него колотилось неровными толчками. Экстрасистолия — так называют этот недуг врачи. Не надо высоких нервных перегрузок, живите спокойно, говорят они. Советовать легко… Недавно в одной из газет была занятная статейка. В Швейцарии, кажется, создали электронный аппарат, вроде часов с браслеткой на руку. Пойдет сердце вразнос, тотчас нажимай кнопочку в аппарате — и через минуту ритм как у молодого спортсмена во время сна. Не мешало бы колхозным руководителям раздать подобные приборчики.
— Так когда же мы подкормим клевер? — спросил Михаил Иларионович у агрохимика, словно, за минувшие полчаса ничего в этой комнате не произошло.
— Можно и завтра, пока погода стоит. Или послезавтра. Два десятка гектаров — это не проблема. Пошлем два разбрасывателя, они управятся за световой день. Только вот чем подкормить? Суперфосфата нам не подвезли.
— А фосфоритная мука? Клевер наш на семена. В самый раз муку.
— Этой навалом. Правда, она идет по мелиоративному фонду, но у них план все равно не выполнен, площадей для рассева нет, так что позаимствуем.
— Десять тонн на двадцать гектаров. Давайте команду, пусть везут на место, туда же погрузчик и разбрасыватель. А то свалят — и забудут, прискочит дождик и — поминай как звали.
Они разговаривали, Куровской помалкивал, он чувствовал себя обиженным: старший по должности, а дело решается без него. Ну да ладно. Он не уходил, потому что хотел поговорить с Савиным о деле, которое касалось Савина, только его. Разговор не для свидетелей. Оттого и ждал.
— Сложнее будет со стогектаркой, где, ячмень и рожь, — говорил тем временем Михаил Иларионович. — Штабель перегноя мы положили на меже, хотели сразу после уборки соломы с поля пустить два трактора с плугами. Это пятнадцать гектаров в день. На такой площади и надо разбрасывать перегной под плуги, двести тонн за день. Можете прислать два разбрасывателя?
— Да. И экскаватор на резиновом ходу. Туда есть дорога? — Химик постучал карандашом по голубенькой ленточке Глазомойки на плане.
— Самосвалы ходят. Мы подсыпали гравия у брода.
На этом у них разговор и закончился. Куровской пропустил Савина вперед и вышел вслед за ним.
— Не пойму я вас, Павел Петрович, — сразу сказал Савин за дверями. — Неужели вы не могли объяснить и поправить Румянцева? Такая простая ситуация. Люди должны отдохнуть перед новой работой. Какое дело районному руководителю регламентировать их отдых? Зачем размениваться по мелочам? Лучше бы позаботились дать на покос лишние самосвалы да строителей для навесов.
И остановился, требовательно вглядываясь в лицо начальника управления.
— Не все такие смелые, как в Лужках и в Кудрине. Я, например, не могу позволить, себе поправлять старшего.
— А почему, собственно?
— Служба, голубчик. Что сказано начальством, то для меня закон.
— Даже если сказана глупость?
— Глупость — удел исполнителей, а не руководителей. Пора бы вам знать. — И Куровской усмехнулся.
— Бросьте вы! Какие-то лакейские мысли! — с досадой отмахнулся Савин. — Какие-то завихрения. Вы ждали меня не для этого разговора, так я понимаю?
— Угадали. И опять служба, хоть разговор сперва будет один на один. Не хочу, чтобы вы расценили мои дальнейшие действия как личную неприязнь. Честно скажу: не хочется мне подводить вас в такую неприятную минуту, но и по-другому не способен поступить.
Они стояли недалеко от дома «Сельхозхимии».
— В чем дело? — Савину надоели полунамеки.
— А вот в чем. — Куровской вынул из кармана пяток крупных гранул и протянул колхозному агроному. — Это я взял со стола Дьяконова. Травяные гранулы из Лужков. Их под навесом у вас едва ли не полтысячи мешков.
— Ну и что? — Савин не понял.
— Всмотритесь получше.
И в это мгновение Михаил Иларионович понял, что хотел сказать Куровской. На гладких боковинах спрессованного и высушенного до черно-зеленого цвета травяного брикета отчетливо проступали светло-коричневые дольки. Зерна ржи.
— Углядели? Я так понимаю, — приглушенным голосом сказал Куровской, — что вы скосили рожь, которую район и область решили оставить на зерно. Или это густой самосев среди травы?
