Посыльные обернулись скоро, на берегу только-только поесть успели. Шумно и весело поднялись — и сразу к лесу. Если и есть на земле работа, где никогда не устаешь, так это хождение по грибы; сколь ни кланяйся — спина не заболит, охота пуще неволи.

А тем временем над Лужками из летних кухонь уже потянуло вкусным грибным духом. Заварилось… И перво-наперво у Савиных, в доме Катерины Григорьевны.

Этот дух и учуяли председатель райисполкома Румянцев и начальник райсельхозуправления Куровской, как только миновали плотину и приблизились к повороту дороги.

Ехали они с хорошим настроением. Погода обнадеживала, впервые за эти недели прояснилось, по голубому небу плыли грудастые, белизны первородной летние облака, солнце грело щедро, все обещало удачу. Кудрино, откуда изволили выехать руководители, обрадовало их дружной работой двух сушилок, на хоздворе стояли готовые к сенокосу машины, возле них гремели ключами трактористы. Дробный перестук за хатами приятной музыкой ласкал слух: отбивали косы, готовясь выйти по вечерней росе на обкос полян, канав и обочин, как и предписывалось всему населению в постановлении за номером 145-С, подписанном двумя районными руководителями. Сим постановлением объявлялся месячник ударного труда для всего населения района, будто все другое летнее время, когда день кормит год, до этого постановления не считалось «ударным» с зарождения крестьянской Руси.

И вот неожиданно, как хлыстом, — грибной запах! И где? В Лужках, о которых столько похвального написано в эти дни на страницах районной газеты, столько слышано от колхозных руководителей!..

— Похоже, что здесь и делать больше нечего, как только грибками заниматься, — пробасил Румянцев, и лицо его налилось краской стыда за лужковских жителей. — Или это дачники? Но и они обязаны выходить на сенокос! Патриархальность какая-то дубовая! Грибки-ягодки.

— Скорее, безответственность, — отозвался Куровской.

На шум машины со двора вышла Катерина Григорьевна в фартуке и с поварешкой в руке. За ней, конечно, выбежали босоногие Борис и Глеб.

Румянцев из машины выходить не спешил, поздоровался в проем дверцы и спросил:

— Хозяин дома?

— С утра в Кудрино уехал. Не встречались?

— Их с Дьяконовым не догонишь. А ваш народ куда подевался?

— С обеда выходной у нас начался, как одно дело кончили, а другое еще не начали. По грибы пошли.

Глаза Румянцева пострашнели и округлились. Худшего и придумать невозможно! Он вышел и с силой захлопнул за собой дверцу. Сбоку возник Куровской, кивнул Савиной и нахмурился.

— Выходной? За грибами? В сенокосную пору? — Румянцев взвинчивал себя, все более повышая тон.

— Да вот так порешили все вместе. Днем и ночью работали целую неделю, замаялись вконец. А тут отдушина. Завтра все они сенокосом займутся. Вы гляньте, сколько кормов-то насобирали за дождь да пересушили! — Катерина Григорьевна учуяла грозу и старалась смягчить громовержца.

— Послушайте, Катерина Григорьевна, — тоном раздосадованного учителя сказал Куровской. — Ну кто же делает выходные, да еще в такой поистине подарочный день! Это противоречит всему крестьянскому укладу! По грибы?! И Зайцев — тоже?

— Он спит-отсыпается. Неделя-то какая… Еле на ногах стоял, когда из кабинки вышел.

— А чей же трактор там громыхает?

— Наш зятек траншею укрывать заканчивает. Один и работает. Вы его не знаете, он недавно приехал вот с этими крохами… — И она любовно погладила почти одинаковые головки Глеба и Бориса.

Приезжие переглянулись.

— К Зайцеву поедем? — спросил Куровской.

— Да не будите вы его ради бога, — быстро сказала Катерина Григорьевна. — Парень вовсе изработался, он за десятерых управлялся, пусть отоспится, силу обретет. И всем другим вздохнуть надо, люди все же. Проезжайте к навесу, там Архип Тяжелов, он вам покажет, что за неделю наготовили.

Румянцев как-то нехорошо молчал. Со двора деда Силантия доносился стук отбиваемого стального лезвия. Может быть, этот рабочий звук и отвел от Мити неприятность. Во всяком случае, Румянцев понял, что в Лужках не все замерло, кто-то думает о завтрашнем дне, тогда как прочие, несознательные, либо спят средь бела дня, либо в лесу аукаются.

Гости молчком забрались в газик, молчком проехали задами огородов к навесу. Архип недовольным взглядом проследил за машиной, но из кабины не вышел и на разговор не стал набиваться. Спешил покончить с траншеей, благо оставалась самая малость. Голова у него совсем разрывалась, грохот и гарь оглушили, настроение — хоть помирай, а тут еще начальство, так что лучше не высовываться, не наговорить лишнего. Да ведь и попахивало, должно быть. Не каждому объяснишь, что поминки были.

И даже когда Румянцев с Куровским подошли к нему и сделали знак остановиться, Архип только высунулся из высокой кабины и чуть сбавил газ, чтобы услышать, если заговорят. Тот, что поплотней и повыше, крикнул:

— Народ где?

— В лугах, поди, — соврал он. — Я с утра не вылезаю, сами проверяйте, если охота.

— А сушилка стоит?

— Кончили задание. И траншею набили.

Куровской пожал плечами. Луга стоят некошены, других дел — хоть отбавляй. Он хотел еще что-то спросить, но Архип поддал газу, трактор взревел, лопата подхватила мокрую землю и понесла ее наверх. Хватит разговорчиков! И с дороги, с дороги, тут работа идет!

— Какой-то чокнутый этот савинский зятек, — подытожил Куровской. — И вид у него будто с похмелья. Помощничек, одним словом.

— Зато работает. Ну и Лужки! Ну и самостоятельность в хваленом звене! Я их приведу в порядок, — произнес Румянцев. — Я их на исполком. И Дьяконова, и Савина, чтобы в зародыше, всем другим в пример! Выходной!.. Давай опять в Кудрино, — приказал он шоферу, словно отсюда было множество разных дорог, а не одна-разъединственная — только в Кудрино.

Румянцев не мог успокоиться. У него дергалась щека. На весь день испорченное настроение. В горячей голове не укладывалось, как это можно, без согласования…

Газик помчался к плотине. Они на самую малость разъехались с грибниками, которые возвращались из лесу. Вот получился бы разговорчик, особенно с Зиной!

В благом неведении ушедшей стороной грозы женская команда, с Борисом Силантьевичем во главе, перешла, не без притворных визгов, через Глазомойку, посредине которой Зинаида прямо-таки ухитрилась повиснуть на плечах дачника, забоявшись глубины, отчего он покраснел и, неловко подхватив ее, отпустил только на сухом берегу.

Корзины у всех были полнехоньки, но чистить грибы решили дома и сразу поднялись на бугор. Архип как раз брел от навеса. Веселая команда раздражала его. И когда жена с ходу сунула ему тяжелую корзину, он недобро глянул на оживленное лицо, на улыбчивого от счастья Савельева сына и насупился.

— Кому хахоньки, а кому, понимашь ли, работенка до поту. Разделение труда. А ты еще корзину суешь.

— Дай-кось назад, — все еще весело сказала Зина. — Не упаду и с корзиной. Но рядом со мной идти не моги. Отстань! Гляньте-ка на него, уже и загордился! Замучился!

— Это почему же такое? Муж я тебе али нет?

— Какой ты муж, если жена тяжесть тащит, а он с пустыми руками рядом. Отстань, говорю!

Компания стесненно помалкивала.

— Да я шуткую, Зинушка, — нашелся вдруг Архип и, через силу улыбнувшись, забрал у нее корзину. — Юмор! Нет, чтобы обнять да приголубить, понимашь ли, не с гулянки иду-тащусь. Работал. Да еще гостей только что спровадил. Прибыли на народ посмотреть, а всего народа — один я.

— Каких таких гостей? — вскинулась Зина и подумала о Глебове. — Начальство, что ли?

— Из района, видать. Больно сердились! И сушилка-то у нас стоит, и на лугах пусто, когда все косят. Насилу уговорил, с миром отправил.

— Митю подняли? Эко носит их не ко времени! Пока мы лбы утирали, никто не заявился, а тут — пожалуйте. Человеку отдохнуть не дали.

Зина рассердилась. Глаза потемнели, руками размахалась и так обернула события, будто виноват во всем этом Архип, все темные слова летели в его адрес. На ком же еще зло сорвать?