— Пока подойдут машины, я тебе о характере этого «Беларуся» расскажу. Идем. — И Митя зашагал в обход навеса.
— А он у тебя что, с характером?
— Так, причуды. А вообще механизм спокойный. Но полный газ сразу не давай. Захлебывается. Ты давно не сидел на тракторе?
— Давно. Почитай, как отселева съехал. Ну, тогда машины другие были. Не чета нонешним.
Митя враз завел двигатель. Забрались в кабину бок о бок. Зайцев поиграл ручками скоростей, подвигал акселератором, и они поменялись местами. Что-то дрогнуло в сердце Архипа. Может быть, страх перед машиной и боязнь оскандалиться, а может, торжество власти над железной мощью, которая подчиняется тебе, — все это заставило сосредоточиться. Он свел брови. Ладно, не новичок. К счастью, проба сил получилась удачной. Они проехались на разных скоростях туда-сюда, и Митя только один раз вмешался, предупредив, чтобы не забывал про тормоза. Скорость-то приличная, не на гусеницах.
Тут он спрыгнул и, держась за край кабины, громко сказал:
— Это как с велосипедом. Уж если умеешь ездить, потом и через двадцать лет сядешь и поедешь. Действуй, но осторожно. Сушилка у нас постоит до обеда, инженер приставку к ней монтирует, чтобы выдавать не муку, а гранулы, они поудобней для скотины, а то на муке бычки и жевать разучатся. Ну, а всю траву погоним в траншею. Будешь трамбовать колесами туда-сюда, пока бугром подымется. Тогда отъезжай к заправке, там нож бульдозерный лежит, одевать будешь, механик подъедет и поможет. Ножом подгребешь землю к бугру с двух сторон. Закроем траву старой пленкой, а землю наверх, слоем на две четверти. Вот и все. Я поехал, вон самосвалы бегут.
Архип сделал на «Беларуси» большой круг. Машина слушалась его, и настроение поднялось, стало просто и весело. Чего боялся? Словом, в траншею он закатился без страха и принялся укатывать податливую траву с каким-то давно не испытанным азартом. И хотя спина скоро заныла от напряжения, он не останавливался, не выскакивал из кабины, тем более что самосвалы стали возвращаться от Мити и сбрасывать груз один за другим, шоферы сами знали — куда и как. Часам к одиннадцати травяная масса горой поднялась над траншеей, Архип спускался на малом газу вниз, развернувшись, подымался на бугор, сновал челноком, уминая остро пахучую зелень, от которой несло свежим и сочным лугом. Бугор вырос на метр с лишком.
И тут самосвалы перестали подбрасывать груз. Тогда Архип позволил себе выйти из кабины и размялся, держась за спину. Ну вот, сушилка заработала, загудела. Можно монтировать бульдозер. Черт его знает, как это сделать? Не бачок в туалете исправить…
Он собрался глушить мотор и топать за механиком, а тут Вася нашелся.
— Поедем за ножом, — мальчик махнул рукой. — Инженер велел, он обещал подойти.
И полез в кабину прежде Архипа. Но не к рулю, а сел сбоку.
— Там доктор не приехал?
— Обещался к вечеру.
— А дед как?
— Силантий ходил смотреть. Сказывал — дышит!
Они подкатили к бульдозерной лопате, осмотрели и, не дожидаясь инженера, наладились «попасть в оглобли», как сказал Вася про левый и правый брусья. Удалось не сразу, точность рулежки пока плохо давалась Архипу.
Гидравлику монтировал уже сам Лапин, кое-что рассказывал при этом, что и к чему, тогда как Архип смотрел и помогал изо всех сил. Когда кончили, Лапин сам уселся в кабину, показал Архипу — садись рядом, и добрый час ворочал землю, чтобы новичок присмотрелся. И даже когда освободил место, не уходил, смотрел, подсказывал, хмурился. Кажется, он все же остался доволен, вроде смышленый мужик, хоть с виду и горемычный.
— Ты, говорят, зашибаешь? — спросил строго, по-начальнически.
Архип слегка покраснел и неопределенно пожал плечами.
— Смотри, Тяжелов, при машине — ни грамма! Сразу спишу. И никто не поможет. Заруби себе в памяти.
И только тут Архип почувствовал, как запоздало напугался: будь в огнетушителе хоть сто граммов — учуял бы, и тогда прощайся с добрым именем в первый же день. Магазинных ехидин он вспоминал тепло. Выручили…
Работать он начал осторожно и все думал об инженеровых словах. Смотри какие тут строгости: так уж и ни грамма! А может, стращал просто?
Вскоре он увидел, как от сушилки пошли на обед, и тоже остановил машину. Шагал к дороге, не чуя ватных ног. Утомился, качало из стороны в сторону, словно моряка на берегу после долгого плавания.
— Ты чего невеселый? — участливо спросила Зина и взяла при всем народе под руку. — Не по душе ай как?
— Настоящее дело, понимать ли, — неожиданно для себя и как-то очень громко сказал Архип, но тут же запнулся, не без стыда вспомнив, как в городе приходил вечером и жаловался, чтоб не ругала супруга за подозрительный запах, потому как выпивал он от устатку, мотаясь по квартирам. И уже другим тоном добавил: — Мужчинская работа, Зинуха, она завсегда нелегкая.
— Ты ж у меня работничек, — пропела она и так ласково, так нежно обняла, что Борис Силантьевич и Лапин переглянулись. Вот это жена! И вздохнули.
У хаты больного деда впритык к ступенькам стоял председательский газик, на лавочке сидели и курили два кудринских старика, оба в потертых армейских фуражках. Окна настежь, в дверях показалась и опять скрылась озабоченная Настя.
За дедовой хатой у сарая без конца взлаивала и рвалась пестрой расцветки дворняга. И вдруг завыла, сперва коротко, вперемешку с лаем, потом долго и так страшно, что Марья Тимохина остановилась и перекрестилась. Дошли до крыльца и сгрудились. Беда в доме. Старики затушили цигарки, сняли фуражки и вошли в хату. За ними потянулись и другие.
Дед лежал на широкой кровати, строго вытянувшись, с тем застывшим выражением неземного бесстрастия, которое называют маской смерти. Фельдшер нервно собирал свой чемоданчик, гремел пузырьками. Настя подошла к покойнику, положила ладошку на глаза, прикрывая веки. Слезы катились по ее щекам. Вот и еще один…
— Даже самое сильное средство не помогло, — недовольно сказал фельдшер. — Совсем слабое сердце. Просто остановилось.
Он поднял повыше шприц с иголкой, словно хотел убедить: сделано все, что в его силах.
Савина еще не было, он находился в поле, где Митя косил траву. Все посматривали на инженера, но он совершенно не знал, что надо в таких случаях делать. И тогда выступил дед Силантий.
— Царство ему небесное и вечный покой, — сказал он торжественно. — Был мой сусед и добрым крестьянином, и хорошим солдатом. Был, да вот… Вечером похороним, земляки, ежели гроб доставят. Ну, а раз так, вот вы, однополчане, — он глянул на приезжих, что стояли с солдатскими фуражками на руке, — берите, значит, лопаты да на погост. С обеда народ пойдет, сменят и пособят. А ты, сынок, — сказал он шоферу, — катай с доктором в Кудрино и расстарайся, привези домовину, чтоб нам не потемну хоронить, а сразу посля работы. Работа, она и есть работа, покойник не обидится. Ну, и попрощаемся, а ты уж, Настёна, да ты, Марья, приготовьте его в последний путь.
Все подошли ближе, постояли, поклонились и потянулись к выходу.
Собаку отвязали, она вертелась теперь у крыльца, все норовила в дом, а когда ее отогнали, забежала с дворовой стороны, села на задние лапы и завыла, устало и безнадежно. Без хозяина… Выла и глядела на тусклые окна, на людей. Неужели и они не могут помочь?..
Обеденное время сократили, выгадали минуты для подмоги двум старым, что умаялись на погосте, и гуськом пошли к сушилке, которая уже попыхивала сытым хлебным духом.
Кончина самого старого жителя Лужков не нарушила рабочего дня, только все как-то призадумались, замкнулись. Был — и нет. Жил — и вроде не жил… Даже Вася Тимохин, заменивший около сушилки мать, хмурился и выпячивал губы, силясь понять мальчишеским умом, как странно и ненадежно устроена жизнь.
Архип тем временем запустил свою машину, волоком притянул от навеса скатку старой пленки, отслужившую срок, и теперь силился раскатать ее вдоль траншеи, чтобы удобнее натягивать. В одиночку никак не удавалось, и он тихо, но самыми сочными словами обзывал самого себя. Наконец заглушил трактор и пошел к людям. Хоть на полчаса кого-нибудь.
