Пришлось им обоим разуваться, скидывать брюки и сползать с дрожек в чавкающую трясину, подваживать под ось толстый дрын и даже подталкивать, поскольку конь, сам увязший едва ли не по брюхо, никак не мог осилить колдобину.
Выбравшись из грязевой ловушки, хозяин и гость, не одеваясь, свернули на берег Глазомойки, помылись-почистились, а поскольку дело было к вечеру и солнце не скоро сушило их одежду, развели небольшой костер. Дьяконов обнаружил под сиденьем что-то подходящее в их теперешнем положении. Погрелись. И толстенький мужичок обрел доброе расположение духа.
— Не завидую я твоей деревеньке, — сказал он. — На отшибе она. Потому и неперспективна.
Председатель согласился. Так! И тотчас подхватил эту тему:
— Понимаешь, и весной, и летом, и осенью беда с нашим болотом! Сколько лет мучаемся. Деревня — что? Сегодня она стоит, завтра ее нет. А земля, земля-то? Больше чем полтораста гектаров, да в перспективе полсотни залежи. И луг еще, ты сам видел. Так-то вот, дорогой Степан Петрович. Как начнется уборка, повезем сюда комбайны, пойдут твои машины картошку возить через брод, представляешь, что начнется? Шум, крик, поломки! Мне — по шее, тебе — указание. А потом нас же обвинят, куда раньше смотрели…
— Дак можно помочь беде. — И гость хитро прищурился.
— Даже просить не решаюсь. — Дьяконов вздохнул и опустил покаянную голову. — Дорожники планируют сделать проезд года через два.
— «Дорожники»! — Степан Петрович Сделал презрительную мину. — Что они могут? Вот возьмем и проявим вместях с тобой мужицкую сноровку. Пиши заявку. Тут насыпь надо, машин двести гравия. Ну и мост, загораживать болото наглухо нельзя. План перевозок у меня большой. Правда, по навозу. Ну, мне все одно, что гравий, что назём. Лишь бы тонны. В общем, так. Беру на себя погрузку и полную перевозку гравия. А ты с агрономом оформляешь документы как на вывозку органики, тонна за тонну. Тогда — ажур: у меня план подтянется по навозу. У вас дорога будет. Нет возражений? Принято единогласно! Значит, на этой неделе и начнем. Или повременить хочешь?
— Потолкую с мелиораторами, — уклончиво ответил Дьяконов, едва скрывая душевное ликование. Такой поворот! Между прочим, с мелиораторами разговор уже был, трубы у него, так сказать, в кармане. Правда, бракованные, но для дороги местного значения и такие сгодятся.
На том и расстались, когда прибыли в Кудрино.
Встретив Савина в правлении, председатель тихонько сказал:
— Вроде вышло…
— Поллитрой обошлось?
— Двух едва хватило. Для убедительности я его в болоте топил. А после того грелись на берегу. Там и договорились.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Сергей Иванович хохотал громко и с чувством. Савин неловко и стеснительно. Сделка-то не сказать чтобы честная…
Двух суток не прошло, как семь самосвалов районной сельхозтехники, которой командовал Степан Петрович, стали возить гравий на лужковскую прорву, благо карьер был всего в четырех километрах от Кудрина. Насыпь перекрыла болото. В середине плотины оставили проран и подвезли трубы. Вскорости прибыл кран. С его помощью четыре бетонные трубы опустили на гравийную подушку, а поверх них насыпали дорогу.
Разохотившись, Дьяконов еще с неделю не отпускал самосвалы — ремонтировал весь путь до села и, в обход Лужков, до скотного двора и навесов, где находилось хозяйство Мити, заправка и где намечалась еще одна постройка. Когда грейдер разровнял густо положенные кучи, Кудрино и Лужки оказались связанными приличной дорогой. Тем самым исполнился дальний замысел Савина: деревенские поля и луга приблизились к навозу, громоздившемуся возле нового Кудринского комплекса. Вози навоз и все другое, что потребуется. С поля и на поле.
Райсельхозтехника с малыми затратами выполнила план перевозки «органики». Положение Лужков укрепилось. Они приблизились к центру колхоза.
По новой дороге, уже машинами и тракторами колхоза, до сенокоса удалось вывезти на лужковские бугры и уложить в штабеля почти восемьсот тонн навоза с торфом. Да от своих бычков насобирали почти двести тонн. Это уже кое-что значит для будущего! Никогда такого навоза не получала деревенская земля.
Михаил Иларионович ходил и посвистывал, очень довольный. Теперь он часто названивал из Кудрина в Чуровское сельхозуправление, просил суперфосфата и нитрофоски, чтобы заправить почву под осеннюю пахоту. На навозном фоне получится отлично! Ему обещали дать. Сказали, что удобрения на подходе.
Время хорошего настроения…
Как-то вечером Катерина Григорьевна молча передала мужу распечатанное письмо от Зины и уселась против Савина. Он сразу стал читать. После перечисления разных житейских новостей, среди которых дети занимали, как всегда, главное место, дочь спрашивала, может ли она приехать на летние месяцы в Лужки, чтобы детишки отдохнули от шума-гама, от горячего асфальта и чтобы сама Зина могла помочь матери по огороду и на поле.
— О чем спрашивает? — удивился Михаил Иларионович. — Пусть приезжает. Нам самим нужно было пригласить их. Жилья много, хотят — здесь, хотят — в Лужках. Я иной раз физически ощущаю, как остывает родительский дом от человеческого тепла…
Такое письмо было отправлено в Москву. И Катерина Григорьевна в мыслях своих стала прикидывать, как она устроит малышей и самоё Зину с муженьком в лужковском доме.
А между тем шло уже лето. Работ прибавлялось. Савин реже бывал в Лужках, поскольку на центральной усадьбе не все шло блестяще и не находились мастера, равные Зайцеву.
Сколько с тех пор минуло, а все помнят, как тогда, двадцать второго июня, в день летнего солнцестояния, впервые пошел нудный и частый дождь. Никто еще не знал, что это начало целой полосы холодов и дождей, заливших потом все Нечерноземье.
Как прорвало.
Каждый новый день начинался с хмурого рассвета. Литая серая облачность — ну прямо осенняя мгла — толстой периной низко зависала над землей. Насыщенный водою воздух давил на деревья, крыши домов, на всю землю. Утренний ветерок, такой привычный для ядреного лета, не осиливал мокрой тяжести, заполонившей леса и поля. Мокрая тишина угнетала.
Чуть только теплело — и начинало лить. Сперва редкой капелью, тут и там, как бы пристрелочно, а потом все чаще и безотрадней. Скучным шорохом отзывались на дождь травы, однотонно шелестели листья в лесу, мычала застоявшаяся скотина. На проселочных дорогах разверзлись хляби. Хорошо, что в Лужки успели дорогу проложить, — отрезало бы начисто в самое неподходящее время.
Вообще-то говоря, погоду можно переждать, земледельцы ко всякому привычны. Но на этот раз больно уж затянулось. Нарастало беспокойство за близкую уже сеноуборку, за урожай. Люди нервничали, в разговорах все больше срывались на крик, район искал и находил, как полагается, виноватых. Так было не только в Кудрине и Чурове, а во всех деревнях и райцентрах, в городах северной и срединной России, где живут люди, еще недавние крестьяне, с душой, отзывающейся на погоду, как у истинных земледельцев. Тема номер один во всех разговорах.
Дожди все шли. В полдень. Вечером. Ночью. Короткими зарядами и сплошняком. Что могло промокнуть, уже промокло. И с каждым новым дождливым днем надежда на хороший урожай, такая реальная до дня летнего солнцестояния, таяла и таяла.
По этой причине Михаил Иларионович сделался раздражительным и резким. Когда наконец приехала Зинаида, он встретил ее необычайно сдержанно. Поцеловал, отстранился, еще раз оглядел ладную, с лица не постаревшую дочь, спросил, почему без внуков и как их здоровье, после чего ушел, даже не узнавши толком, а почему это она без детей и на кого их оставила. Зина проводила его удивленным, несколько обиженным взглядом.
— Чего это папаня? — обеспокоенно обернулась к матери. — Будто и не рад приезду?
— Да ты глянь, дочка, что вокруг делается? У нашего папани столько забот, как он только не срывается, ума не приложу. Бирюк бирюком ходит, со мной три слова за день. Поля сором зарастают, уж на что картошка в Лужках чистая, и там лебеда пошла, а уж здесь ее!.. Дожди и дожди, Кто, на работу пойдет? Да и какая работа! Рожь, где повыше, ложится, травой зарастает, сенокос только было начали и свернули. В луга ни пройти, ни проехать.
