— Что играете?

— Самые наимоднейшие куски, как, например, танго о тесных ботинках «Боса нога» и тому подобное.

— И выступали уже где-нибудь перед публикой.

— Ага. В кафе «Кибернетика», бывшее «Слепой Леон».

— Ну и что? Стулья ломали?

— Один. Директор об нас его покалечил, исключительно немузыкальная темная масса. Однако мы не падаем духом, тренируемся дальше. В сентябре заявимся на эстраду, будет так много торжественных заседаний с художественной частью, что и мы пригодимся. Потом войдем с ходатайством о стипендии в Министерство культуры и искусства, а после поедем на Олимпиаду в Токио.

— Как музыкальные четверняшки? Да ты что? Ведь там будет только спорт и лечебная гимнастика.

— И музыкальные коллективы тоже. Не помнишь, что ли, как несколько лет тому назад наш Турщак выиграл на Олимпиаде в Лондоне конкурс скоростной игры на фортепьяно.

— Что-то припоминаю, но тебе этого не присвоят. Можешь, конечно, принять участие в Олимпиаде, но у нас дома, на стуле перед телевизором. Потому что американцы, кажется, запускают на этих днях спутник с зеркальцем, в котором все будет видно и в наших телевизорах будет отражаться.

— Умное приспособление, но Польша имеет не много шансов. Например, если взять прыжки с жердью, тут мы горим, как свечи, потому что американские спортсмены будут пользоваться стеклянными жердями с пружиной в середке, которая выбросит прыгуна в два раза выше, чем обыкновенная.

В общем и целом такой технический прогресс, что если дальше так пойдет, прыгун не должен будет вообще ногами от земли отталкиваться; механическая жердь его вверх вышвырнет, а ему надо будет только эту жердь держать и гадать, когда ее отпустить, потому что в противном случае можно выскочить на трибуну в публику и несчастье натворить или даже на улицу через трибуну перелететь и упасть где-нибудь на трамвай.

— Не заливай, это невозможно. Стадион в Токио для этого слишком большой.

— Так или иначе, а прыгать надо хладнокровно и с математическим расчетом.

— Ясно. Но должен сказать, что если этот технический прогресс не притормозить, присобачат бегунам сзади моторчики с пропеллером, и рекорд будет зависеть только от количества лошадиных сил в…

— Не выражайся… с мотором от малолитражной «Сирены» наши прыгуны далеко не залетят. И Польша приедет из Токио без медалей, даже латунных.

— Еще счастье, что там будем мы — битлзы, или варшавские нестриженые четверняшки, — закончил шурин.

Само собой разумеется, что Пекутощак говорил де-юре, то есть так, на ветер. Никакого битлза он не представлял, попросту вернулся из Безрыбенка Морского, где в отпускное время к парикмахеру попасть нет никакой возможности.

Так что не каждый встречающийся теперь на улицах Варшавы тип с челкой, космами и пейсами — это отечественный битлз. Среди них большинство — жертвы недостачи парикмахерских услуг в местностях, затронутых отпусками.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1964

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сегодняшний свой фельетон я хочу снова посвятить искусству, а конкретно — музыке на основе музыкально-концертной «Варшавской осени». На этот раз это будут впечатления Теофиля Печурки, который недавно посетил в Филармонии показательный концерт конкретной музыки.

— Ну и как, понравилась ли вам наисовременнейшая из музык? — спросил я Печурку.

— Пожаловаться не могу: веселился я, как на именинах у дяди Змейки на Шмуловизне.

— Ну да?! Почему?

— Потому что у дяди тоже не было оркестра, только пришел какой-то Зюлек с граммофоном. И здесь было так же: зал набит, публика стоит у стен, уже давно больше семи часов, а тут ни тебе музыкантов, ни тебе капельмейстера, один граммофон на сцене. Наконец двери раскрываются и на возвышение выходит какой-то лысый, кланяется и заводит пластинку. Мы с шурином загрустили, но думаем: «Наверно, в рамках сокращения штатов проведена бережливость, музыкантов перевели на производство, а тут директор будет один всю Филармонию обслуживать». Но оказалось, что это не директор, а какой-то француз, специально привезенный из Парижа, чтобы граммофон заводить.

«Ну что ж, пусть будет так!» — подумали мы.

Правда, у него что-то не получалось. Поначалу нам показалось, будто кто-то зеркальный шкаф перевернул, потом послышались шумы скорого поезда и механической пилы или, может, наковальни. Кто-то разбил по очереди двенадцать глубоких тарелок, а потом раздалось: врр… дрр… прр… пррр… прррр… Публика стала оглядываться на двери: не слишком ли близко наши архитекторы так называемый туалет спланировали. Но оказалось, что именно это и есть секретная музыка.

Когда это повторилось во второй раз, мы окончательно решили, что пластинка с щербинкой. Ничего не поделаешь! С каждым может случиться. Когда Зюлек как-то раз завел на именинах танго «Сердце матери» в исполнении Фогга, он чуть-чуть от дяди по морде не схлопотал. Фогг должен был петь на этой пластинке: «Только сердце матери меня поймет», а получилось у него: «Только сер… только сер…»

Я немного рассердился на этого француза и его патефон, но мы, поляки, народ гостеприимный, все спокойно слушали эту музыку дальше, хотя там и коровы мычали, и швейная машина стрекотала, и трамвай звонил, и окна кто-то кирпичом выбивал. А чаще всего раздавался визг механической пилы.

— Пан Теось, — прервал я пана Печурку, — мне кажется, что вы совершили большую ошибку, что пришли на этот концерт без специалиста.

— Как так без специалиста! Шурин только услышал, сразу сказал: «Пила не смазана, а по наковальне сапожник лупит таким манером, что даже паршивой подковки не выкует». Шурин ведь металлист. Токарь по галантерейным работам. Кто больше его об этом знать может? Но секретная эта музыка или не секретная, нужно ее давать в натуральную величину, а не на граммофоне, потому что это смахивает на издевательство над публикой.

— Видите ли, конкретная музыка складывается из очень многих элементов, — попробовал я защитить организаторов концерта, но пан Печурка меня прервал:

— Дело ясное, не все элементы можно приспособить. Например, чтобы ввести в концерт настоящий паровоз, пришлось бы протянуть линию от вокзала на Ясную и в Филармонии пол разобрать, А вышибать стекла кирпичами дирекция бы не позволила. Но кое-что поскромнее могло бы на сцене уместиться. Вот, например, пианистка Черни-Стефаньска или Барбара Хессе-Буковская, вместо того чтобы по клавишам ударять, могли бы на кухонной доске ножом телячьи отбивные исполнять, или бифштекс из вырезки, или шпинат, или пирожки из картошки. И красиво бы вышло, и мужья бы не обижались, что жены по концертам бегают, а дома ничего приличного обеспечить не могут.

Вот это, я понимаю, была бы конкретная музыка!

⠀ ⠀ ⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀