— Добрый день, что слышно? Как здоровьице пана судьи?

— Все в порядке, чувствует себя отлично.

— Это меня очень радует. А как пан секретарь?

— Тоже хорошо.

— Давненько я у вас не был.

— А кто вы такой? Что-то я не припомню.

— Вы меня не знаете? Я свидетель по делу о нанесении телесных повреждений пану Миндальскому паном Белясом. Не помните? Удивительно. Вот уже два года я прихожу сюда и жду. Может быть, сегодня дождусь, кто знает?

Свидетель подсел к двум посетителям и повел с ними приятную беседу.

Тем временем вошел суд. Разбиралось какое-то дело о краже, но вот наконец…

— Обвиняемый Ипполит Беляс, свидетели Миндальский, Майхржак и Розенпик! — провозгласил судья.

— Пан Белясек, пойдемте, пан судья нас просит, — говорит симпатичный пан своему соседу и вместе с ним подходит к судейскому столу.

Свидетели приносят полагающуюся присягу, после чего следует сакраментальный вопрос:

— Фамилия?

— Я уже говорил вам добрых десять раз… у пана секретаря записано.

— Что за разговоры! Прошу отвечать на вопрос.

— Все сначала? Пожалуйста: Розенпик.

— Имя?

— Соломон.

— Занятие?

— Свидетель.

— Я спрашиваю, чем вы занимаетесь?

— А я уже сказал — свидетель.

— Я спрашиваю не об этом деле, а о вашей профессии.

— Пан судья, дорогой, а я вам о чем говорю? Вот уже два года, как я ничего не делаю, только хожу сюда за свидетеля, так разве это не мое занятие? А что же тогда?

Один раз заболел пан Белясек, дело отложили. В другой раз забыл явиться пан Миндальский, мы опять пошли по домам.

Когда пана постового взяли в школу, чтобы выучить его на старшего полицейского, началось настоящее несчастье.

Мы стали играть в прятки. Когда один показывался, то другой прятался. И вот я уже два года хожу.

— Сегодня дело будет рассмотрено.

— Дай боже!

— Ну, как это было? Что вы видели? Кто кого ударил в трамвае номер семнадцать четвертого июля тысяча девятьсот тридцать четвертого года? Беляс Миндальского или наоборот?

— Пан судья, минуточку, я не могу говорить.

— Почему?

— Меня смех душит.

— Это еще почему?

— Анекдот! Я же ничего не видел. Я не тот Розенпик.

— Это как так, ведь вас зовут Соломон?

— Ну и что! В Варшаве, может быть, сто, может быть, двести Соломонов Розенпиков. Почему выбрали именно меня, не знаю, может, потому, что я недалеко живу.

— И вы не знаете ни обвиняемого, ни пострадавшего?

— Теперь знаю, мы уже давно с ними подружились, вместе лотерею содержим, но познакомились мы здесь, у вас в суде.

Установив ошибку, суд освободил пана Розенпика от свидетельства, но оштрафовал пана Беляса на двадцать злотых за бывшее оскорбление нынешнего сердечного друга.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1931

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пан Станислав Петрушка, присяжный холостяк в возрасте сорока шести лет, начал неожиданно ощущать тяжесть одиночества. Свою печаль он излил знакомому, пану Алойзы Бискупскому, человеку, который не из одной печи хлеб ел.

Пан Бискупский подумал минуту и сказал:

— Действительно, когда мужчина женатый, он свои удобства имеет под углом зрения харчей, постирушки и, как это говорится, сознательного обряда.

А холостяк бегает, как кот по городу, ни тут дом, ни тут халупа. Обшарпанный, пуговицу никто ему не пришьет. В квартире также, само собой, грязь невозможная.

— И одиночество… слова сказать не с кем, — добавил со слезами на глазах взволнованный своей судьбой пан Петрушка.

— Действительно, но, с другой стороны, вернешься домой в третьем часу утра грязный, подгулявший, и законная жена тебе мордобоя не учинит.

— Не каждый мужчина позволит любимой женщине себя по голове стукать.

— Так-то оно так, но если уж жена возьмет в оборот — не каждый выдержит. Жена имеет право слова, и ты хочешь не хочешь, а слушай. Или остается поступить, как тот сапожник с Торговой, что перед войной жену ремнем придушил за то, что она его первый сон прервала, когда он усталый пришел домой. Теперь она на Брудне отдыхает, а он в тюрьме.

— Таким образом, я вижу, что женатое состояние не для меня.

— Уж проще собаку завести. Собака — лучший друг человека. Бывают собаки сообразительнее людей. Такие и за домом присмотрят, и прислужат, и через палку прыгают. Придут ли гости или на гулянье с собакой выйдешь, всюду имеешь почет.

— Только вот залезает, дрянь, под кровать и лает.

— И укусить может. Я читал в «Курьере», что в Америке одна собака сто двадцать особ покусала. Потом все поголовно стали лаять.

— Конечно, кот вернее.

— Известно. И красивый, холера. Мордочка такая симпатичная.

— Только глаза фальшивые.

— И по углам гадит.

— Был случай, когда кот ксендза загрыз за то, что тот храпел.

— Попадается дрянь и среди котов.

— Для человека нервного лучше всего золотая рыбка.

— Это точно. Рыбка не лает. Покупаешь себе круглую банку, наливаешь воды, камешки на дно бросишь, немного ряски или тоже какую-нибудь растительность. Впустишь самое большое три рыбки и часами можешь наблюдать.

— Тихонькие, одной водой живут и никакого шума не поднимают.

— Но дорогие. Одна штука в модном японском фасоне до сотни может стоить.

— Что вы говорите? Сардинки и те дешевле.

— Так, может быть, велим принести…

— Можно!

Весь этот разговор происходил в баре на Камьонке. Собеседникам принесли большую коробку португальских сардинок и соответствующее количество водки. Они были очень довольны своим выбором, но последняя сардинка оказалась испорченной, из-за чего они перевернули буфет и поломали играющий шкаф.

Суд приговорил их за это к двум неделям ареста и возмещению убытков на сумму пятьдесят злотых.

Пан Петрушка, выслушав приговор, обрадовался. Он заявил, что могло быть хуже, потому что женитьба — это арест, который длится иногда целую жизнь, а денег стоит целую уйму. Во всяком случае, сардинки дешевле!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1936

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Прошу встать, суд идет!

— Открываю заседание городского суда. Слушается дело о выселении Аполонии Калицинской и других лиц из дома Славомира Танценблюма. Пан Танценблюм, вы настаиваете на своем иске?

— Что значит настаиваю? Я очень настаиваю и прошу о принудительном выселении, так как пани Калицинская не только не платит, но еще нарушает спокойствие при помощи своих жильцов.

— Во имя отца и сына! Нарушение спокойствия при помощи таких интеллигентных людей? Что это пан хозяин говорит?!

— А вы кто такая?

— Я Калицинская, Аполония, урожденная Тжепалковская, а эти люди — мои квартиранты. Я умышленно всех их привела, чтобы пан судья с ними лично познакомился и убедился, какие это милые и благовоспитанные люди. Тот блондин с бородкой — пан Гебасевич, литератор, поэт, за ним стоит пан Струдом, бухгалтер.

— Хватит об этом. Итак, вы заявляете, что эти люди не нарушали спокойствия в доме?

— Пан судья, любимый, они же интеллигентные люди!

— Возможно, они и интеллигентные, но творят бог знает что! В общем, хватит, свидетель все покажет.

— Имя и фамилия свидетеля?

— Валентин Графин, прошу его допросить.

— Занятие?

— Дворник.

— Что свидетель знает об этом деле?

— Ну, я-то все знаю. Квартиранты пани Калицинской, нет слов, люди приятные, но только каждый в отдельности. Вместе — не дай бог никому. Нарушают тишину и загрязняют лестницы при помощи своих гостей, так что страшно посмотреть. А гости к ним сходятся целыми кучами, почему — не могу знать.

К этой молодой панюсе приходят два типа. Кажется, на предмет неморальности. Но я при этом не был, меня это не касается. Только появляются они в пьяном виде и на парадной лестнице плачут горючими слезами вроде от сердечной ревности, а потом урны переворачивают.