Как восточная танцовщица, ритмичными движениями живота и бедер крутил вокруг себя цветной обруч продавец этого новейшего товара массового развлечения — бессмертный уличный торговец.

⠀ ⠀

⠀ ⠀

продавец кричал, танцевал и одновременно получал деньги, которые текли к нему, как вода.

Я остановился на минутку, а потом покорно стал в очередь и купил один из последних обручей.

Отовсюду мне подмигивали цветные неоновые вывески и лампы дневного освещения, украшающие витрины, полные легкой и тяжелой одежды, пончиков и жешовской колбасы.

Внезапно я вспомнил угол этой улицы несколько лет назад. Среди руин на мостовой стоял скелет сожженного трамвая, а на нем надпись: «Помидоровый суп, горячие пирожки». Суп и пирожки имели тогда не меньший успех, чем теперь разноцветные колеса хула-хуп.

Быть может, этот самый перекупщик кричал тогда не своим голосом:

— Канада, люди, Канада! — и демонстрировал деревянную модель ноги, одетой в шерстяной носок и штанину, отрезанную, видимо, от когда-то элегантных мужских кальсон из бывшей белой бумазеи.

«Минуточку внимания, панове, мы берем эту машинку в правую руку, левой беремся за кальсоны вместе с носком и за-цеп-ля-ем. Готово, носок пришпилен, как цементом. Теперь можем дергать, можем рвать, он нам не уступит.

Эта новейшая машинка для носков стоит только пять злотых, а она лучше, чем резиновые подвязки, в тысячу пятьсот раз, потому что не задерживает кровообращение, не создает расширения вен, а также не имеет права отстегиваться. Благодаря этому мы свободно можем вскакивать в трамвай без боязни, что носок упал и штрипки кальсон вылезли.

Потому что на прошлой неделе был случай, что какой-то индивид наступил на штрипки и таким манером стал калекой на всю жизнь. Это нам не грозит, если мы пришпилим носки к кальсонам при помощи новейших машинок только за пять злотых.

Канада, Панове, Канада!»

Я набрался смелости и рискнул спросить:

— Почему вы называете эти машинки «Канада», что, они происходят из Америки?

Продавец сперва пристально посмотрел на меня, а потом ответил:

— Ты что, в школу не ходил? Не знаешь, что «Канада» — это значит находка, редкий случай, выбор, дешевка, люкс, одним словом…

— …Канада! — добавил я.

— Вот именно! Наконец-то до тебя дошло.

И варшавяне покупали необычайные машинки, хотя редко кто в те дни имел что и к чему ими пришпиливать. Но мы всегда были неравнодушны к умелой рекламе.

Теперь уличной «Канадой» стали сумасшедшие летающие обручи. И хотя хозяйский помидоровый суп в трамвайной кухмистерской был, пожалуй, лучше любого крема из помидоров с профитролями из первоклассного варшавского ресторана, нам радуют глаз и молодят сердце перемены, происходящие на варшавской улице.

⠀ ⠀

⠀ ⠀

⠀ ⠀

— Дай-ка пачку «Крепких», пан шеф.

— Нет «Крепких».

— Так, может, «Моряк» есть.

— Тоже нету.

— Что же у тебя есть? Кислое молоко?

— Сейчас имею только «Грюнвальд». Ожидаю товар.

— «Грюнвальд»? О таких папиросах не слышал. Это немецкие?

— Какое там немецкие… наши монопольные.

— Чтобы паппросы назывались «Грюнвальд»… удивительная вещь.

— Ничего удивительного, это в честь битвы под Грюнвальдом^[21].

— Не слышал о такой битве. Когда это было?

— Как! Вы не слышали о такой местности, где наши крестоносцам фитиль вставили. Вы что, в школу не ходили?

— Почему не ходил? Ходил, но, может быть, как раз болел, когда это проходили. А может, из головы выскочило… Ну, ладно, давай «Грюнвальд»… Красивая коробочка. Сколько стоит?

— Три тридцать.

— Что? Три тридцать за десять штук? Теперь я понимаю, в честь какой победы папиросы так назвали. В честь победы табачной монополии над отечественными курильщиками. За битых перебитых крестоносцев дирекция курящий народ с помощью папирос добивает.

— Дороже, потому что табак лучше.

— Может быть. Упаковка действительно красивая. Фигура на коне. Два палаша… Что именно должны означать эти два палаша?

— А вы не знаете? Кто вас только в Варшаве прописал, интересно!

— Ну, ну, уважаемый, следи за словами! Кто меня прописал, тот прописал, а ты не имеешь права клиента обрезать.

— Упаси боже, я не в этом смысле. Только я хотел сказать, что надо быть совсем темной массой, чтобы не слышать о двух мечах под Грюнвальдом.

— А я не слышал. Имею право?

— Право имеете. Но если так, то послушайте, как это было. Крестоносцев, понимаете ли, уже давно холера брала, что Литва с Польшей сошлись, и они объявили нам войну. Сидел Ягелло как раз в палатке на поле битвы под Грюнвальдом со своим братишкой, неким Витольдом, а тут занавеска, что на дверях висела, поднимается и входят два крестоносца. Подушки с собой принесли, а на них два палаша. Король на братишку смотрит, а тот обратно на короля и думают: «За какую холеру они эти постели вносят?» А крестоносцы поклонились и говорят: «Эти палаши, о король, мы затем принесли, чтобы король имел чем обороняться».

Этот Витольд был черный, курчавый… и поэтому вспыльчивый невозможно, он вскочил со стула и говорит:

«Владек, они из нас дураков строят, я не выдержу».

Но Ягелло посадил его назад и успокаивает:

«Только без нервов, я тут сейчас с ними все утрясу» — и отвечает им, что палаши пригодятся, чтоб крестоносцам получше фитиль вставить. Так и вышло. Отделали их по первое число. Крестоносцы так бежали из-под Грюнвальда, что стихари во все стороны летели.

— Стихари? Разве это были ксендзы?

— Какие там ксендзы, они только так были переодеты, чтобы духовенством прикидываться. Но Ягелло велел на это не обращать внимания. Ксендз не ксендз, раз с огнестрельным оружием или какой-нибудь другой игрушкой находится на поле боя, в лоб его и в госпиталь или на кладбище. Наваляли их наши, как сено, а оставшихся взяли в плен. И, понимаете, как получилось, заковали их в ихние собственные кандалы, которые они для нашего войска приготовили.

— Что ты говоришь! Кандалы приготовили! Вот самоуверенные лахудры!

— Они всегда так.

— Не помнят о древней пословице: «Не хвались на рать едучи, а хвались едучи с…»

— Это так, но не надо выражаться, когда речь идет об исторических событиях в дни так называемого тысячелетия.

— Что-что?

— Даже и этого не понимаете. Одним словом, пригодились Ягелло запасные мечи.

— Одно только меня удивляет, что мы им фитиль вставили. В стихарях ли, в жестяных ли шапках, они, наверно, хорошо к нападению подготовились.

— Это точно, но Ягелло был парень не промах, один на них не пошел. Литовцы, чехи, русские, татары помогли.

— Это получается, что лагерь народной демократии уже тогда сдал экзамен.

— Ясно.

— Приятно вспомнить о такой победе и похвалиться «Грюнвальдом» даже за три тридцать десяток. Дайка еще одну пачку. Хочу на эти палаши как следует наглядеться…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В маленьком кино на Воле, Праге или Охоте^[22] публика состоит не из скучающих и брюзжащих, которые уже все видели и которых ничем не удивишь.

Здесь зрители живут содержанием демонстрируемого фильма, здесь принимают горячее участие в судьбе героев.

Громкие реплики превращаются в дискуссии, часто не лишенные психологической глубины и знания душ.