Почему это называется «в Сопоте», когда происходит в Гданьске в помещении судоверфи, приспособленной больше для бокса, или мордобития в ватных рукавичках, чем для сольного пения на сорока пяти языках, точно не известно.

Но как называется, так называется, нам-то что до этого! Достаточно, что торжество открытия было по форме: два оркестра, пиво, пожарная охрана, телевидение и радио. В жюри невозможная толкотня — семьдесят пять особ и двадцать семь народностей.

С большим трудом удалось мне достать билеты, а моя супруга кругом недовольна. Как только какая-нибудь артистка выйдет и запузырит какой-нибудь шлягерочек, Геня тут же крутит носом и замечает, что перед войной песенки были куда красивее. А после войны только «Седой волос», «Тихая вода» да «Золотое колечко».

Я ей отвечаю:

— Еще подождем.

— Правильно, «Еще подождем» тоже было достаточно красиво.

— Я не о том. Подождем еще немножко, может, споют что-нибудь красивое. А в общем, нравится тебе или нет, аплодируй, кричи «бис!» и вообще веди себя патриотично.

— Почему?

— Лето засушливое.

— Ну и что.

— Грибы, лягушки и улитки не уродились.

— Что тут общего?

— А то общее, что польская песенка теперь тоже товар экспортный, а в первых рядах в этом зале сидят двадцать семь народностей, могут что-нибудь из этого товара закупить.

— Так они же слов не понимают.

— Вот поэтому и закупят. Наше дело — товар хороший ли, плохой ли, рекламировать. Давай аплодисменты!

Мы обхлопали несколько песенок, даже «Худого Яна». Хотя тут Геня толкнула меня под локоть:

— Этот Ян мог бы быть потолще, а певица малость потоньше.

— Не важно. Если песенка изящная, она всегда больше нравится. Не о тебе здесь речь, а о заграничном клиенте.

Со слезами на глазах выслушала Геня следующую массовую песенку под названием «Письмоносец должен иметь галоши» и сказала:

— Разносчики молока тоже.

Но песенка о нехватке служебных галош на почте понравилась ей чрезвычайно. Может, министерство обует своих служащих после фестибала. За такое произведение, мне кажется, и автор должен быть галошами награжден.

— «Мелодия с нашего двора», «Сгинь скука» тоже ничего, но куда им до «Ревекки», — опять сказала мне жена через минуту.

— Генюха, чего ты хочешь? Ты ведь сама отметила, что лучшие песенки уже давно написаны. Так что же делать авторам? Они пишут то, что им осталось.

— Ну ладно, но только в некоторых нет смысла ни на грош.

— Потому что они думают не о смысле, а об авторских.

— Что это такое?

— Проценты с исполнения и с граммофонных пластинок. Наконец, в песенку надо вслушаться, с первого раза песенка редко когда нравится, все они кажутся глупыми.

Геня смирилась с судьбой и перестала искать в песенках смысл, хотя какая-то артистка еще вдалбливала нам песню «О черных ангелах», у которых было по сорок носов или ушей, точно не помню. Большой успех также имела у Гени песенка «Анастасий, у тебя на плечах зразы» или что-то в этом духе. Но хватит об этом. Когда мы возвращались в отель, жена затащила меня в бар «Фрегат» и дала там такого дрозда, что, когда мы вышли из этого гастрономического заведения, она исполняла по дороге почти все фестивальные песенки с «Зразами» и «Рыжим рыжиком» во главе.

Да, да, в песенку надо вслушаться.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

С некоторых пор у нас в Варшаве устраиваются специальные концерты для молодежи хулиганского возраста. Это так называемый джаз, или музыка с выкрутасами.

Это такая музыка, что, услышав ее, невозможно спокойно усидеть на стуле, сам собой начинаешь дергаться, подпрыгивать, а потом стягиваешь с себя пиджак и размахиваешь им в воздухе, как флагом, при этом притоптывая ногами.

Если же кто-нибудь соберется на эти выкрутасы во второй раз, можно быть уверенным, что он принесет с собой ручной звонок или две жестяные крышки и поднимет ими страшный шум, пытаясь попасть в такт музыке. Самые спокойные зрители снимают штиблеты и колотят в такт подметкой о подметку.

Шурин уговорил меня пойти с ним на концерт, но у меня не было ни малейшего желания.

— Чтобы слушать такую музыку, — говорю я, — нужно иметь перед собой чистую скатерку, на скатерке селедочку в масле, бифштекс по-татарски, кусочек масла, сто граммов и кружку хорошего пива. Это музыка, как бы сказать, больше ресторанная.

— Смотри, а эти ребята целыми часами слушают.

— Значит, не на каждого действует одинаково. Совсем как перед войной танго «Последнее воскресенье». Слушая его, в Будапеште люди целыми семьями коллективные самоубийства совершали. А у нас в Варшаве это не привилось. Один мой знакомый, некий Петелька Зигмусь, со своим дружком Бараном Феликсом в пивной «У кирпичиков» приказали сыграть это танго десять раз, и ничего не получилось.

А хотели они покончить жизнь самоубийством из-за того, что пропили кучу денег и боялись домой ехать.

«Нету, Фелюсь, другого выхода, — сказал Петелька, — мы должны заказать музыкантам танго «Последнее воскресенье», говорят, это такое танго, что даже если бы мы денег не пропили, так и тогда бы мы под эту музыку лишили себя жизни. Аппетит, понимаешь, Фелюсь, к гробикам это танго развивает».

«Ну, в таком случае, Зигмусь, вели, чтобы сыграли…»

Оркестр сыграл. Оба самоубийцы пили под каждый куплет отдельно, и, когда музыка кончилась, Петелька спросил Барана:

«Ну как, Фелюсь, разыгрался аппетит?»

«Еще как… на бигос с помидорами».

«У меня тоже. Наверно, мы невнимательно слушали. Пусть еще раз сыграют!»

«А бигос и четвертинка своим порядком?»

«Само собой разумеется».

Оркестр сыграл это «Последнее воскресенье» еще три раза, а в результате только счет прибавился на тридцать шесть злотых с грошами. Теперь уже у них не было другого выхода, как довести до самоубийства официанта и буфетчика. Велели снова играть это смертельное танго, но все напрасно. Никто из обслуживающего персонала не повесился, а мальчик побежал за полицией, потому что у Барана и Петельки уже не было чем платить.

На этом примере ясно видно, что очарование музыки не каждый чувствует одинаково. То, что может довести до слез начинающего хулигана, спокойному варшавянину как горох об стенку. А молодежь реагирует. Даже самые большие озорники на этом концерте так изматываются, что, вместо того чтобы идти в центр хулиганить, отправляются по домам и спят как убитые.

С этой точки зрения я против джаза не возражаю, лучше, чтобы хулиганы срывали с себя пиджаки в концертном зале, чем с меня демисезонное пальто на улице. И поэтому я говорю: «Да здравствует музыка с выкрутасами!»

Только я боюсь, как бы она им быстро не приелась, уж слишком ею злоупотребляют.

⠀ ⠀⠀ ⠀

Смотрю, вчера приходит к нам шурин. Только я с трудом его распознал. Вроде он и не он. Спереди челка до самых глаз, сбоку пейсы, с тыла длинная плетенка, даже на воротник ложится. Одним словом, ни дать ни взять малолетний сопляк, которого ни один парикмахер остричь не хочет, потому что он кусается и брыкается. А на макушке он совсем лысый. Ну что тут много говорить — карикатура для смеха.

— Олесь, что ты с собой сделал? На кого ты похож?

— А что. Плохой вид? Работаю под битлза.

— Под кого?

— Что, ты газет не читаешь, чтоб мне лопнуть, или что? Не слышал о битлзах, или, иначе, о лондонских четверняшках, которые так на щипковых инструментах наяривают, что молодежь, как только услышит, догола раздевается, кричит, плачет навзрыд и стулья в зале на куски ломает. А битлзы на этом большие деньги делают.

— Что-то слышал, да у тебя что с ними общего, ведь ты только в очко играть умеешь.

— Ничего особенного, подучусь играть на гитаре, конечно, не один, четверо нас варшавских нестриженых битлзов: Казик Обезьяна, Стась Вонючка, Арбуз и я. Мы организовали ансамбль «апельсиново-грушевых», потому что другие цвета уже все разобраны.