Однако в общих чертах Бухарин стал ратовать за долгосрочное планирование и за такую политику, при которой из года в год обеспечивалась бы «восходящая линия развития» {974}. Бухарин не предусматривал резкого коренного расширения промышленного сектора, что видно из его подхода к проблеме безработицы в городах. К 1927 г. безработица достигла угрожающих размеров и стала одним из самых неотразимых аргументов сторонников «сверхиндустриализации». Предостерегая от такого «одностороннего» решения, Бухарин снова утверждал, что умеренный рост промышленности должен сочетаться с мерами сокращения миграции населения из сельских районов в городские, такими, как постепенная индустриализация сельского хозяйства и его интенсификация. Тем, кто призывал к расширению промышленности для поглощения избытка рабочей силы в городах, Бухарин отвечал, что «такое расширение должно иметь масштабы, какие не может требовать ни один здравомыслящий человек» {975}. С этого момента и до 1929 г., когда ему заткнули рот, возражения, которые Бухарин высказывал сторонникам преимущественной индустриализации, были направлены не против необходимости строительства новых предприятий в больших масштабах, а против неумеренных планов «сумасшедших» троцкистов или «сталинистов» {976}.
Согласившись с неизбежностью больших затрат, Бухарин был вынужден вернуться к «главной проблеме: как в нищей стране сколотить богатый капитал для индустриализации?» {977} В этой части его программы существенных изменений не произошло. Бухарин по-прежнему утверждал, что ни один из трех внутренних источников, необходимых для капиталовложений, еще не использован полностью. Самым важным источником он считал по-прежнему прибыль, получаемую в государственном промышленном секторе и в других национализированных предприятиях, причем «центральной идеей, нашей центральной экономической директивой» оставалось «ускорение товарооборота» путем снижения розничных цен. Новые идеи, предложенные Бухариным по этому вопросу, были связаны с кампанией «режима экономии», развернутой правительством в 1926 г. для сведения к минимуму расходов и достижения максимума выпуска продукции в государственном секторе. С этой кампанией он связывал большие надежды, полагая, что во время реконструкции будет возможно соответствующее накопление капитала. Бухарин неустанно говорил о «рационализации хозяйства» путем сокращения производственных, управленческих и административных расходов, путем подъема производительности труда и внедрения новой техники {978}. Одновременно предпринимались усилия «рационализировать товарооборот», сократить непроизводительные затраты на государственных и кооперативных предприятиях, а также уменьшить «ножницы» между розничными и оптовыми ценами {979}.
Значение двух других источников ограничивалось по политическим соображениям, но Бухарин по-прежнему был убежден, что и они могут дать дополнительный доход. К 1926 г. частный капитал облагался повышенным и точнее рассчитанным налогом. Одновременно были сделаны попытки привлечь сбережения граждан в государственные и кооперативные банки путем большего доверия этим институтам и рублю {980}. И наконец, проблема получения огромных фондов, необходимых для индустриализации, заставляла Бухарина проявлять больший интерес к возможной иностранной помощи, хотя эта перспектива быстро свелась на нет из-за ухудшения отношений между Советским Союзом и капиталистическими странами {981}. В результате Бухарин остановил свой выбор на внутренних источниках. В речи накануне XV съезда партии в 1927 г. он предупреждал о необходимости на некоторое время потуже затянуть пояса. При этом он снова выразил уверенность в том, что если продуманно распорядиться и надлежащим образом применить доступные источники, то можно успешно осуществить индустриализацию и без иностранных кредитов, а также без больших трудностей для населения: «Мы полагаем и считаем, что при условии… рационализации, экономии, снижения себестоимости, собирания распыленных сбережений в городе и деревне мы эти трудности преодолеем» {982}.
В каждом варианте программы индустриализации Бухарин указывал на необходимость экономического планирования. Только план мог обеспечить желательный характер роста и его темпы, а также наиболее полное использование наличных ресурсов. Кроме того, это было привлекательно с идеологической точки зрения, поскольку Бухарин никогда не переставал тесно связывать социализм с плановой экономикой. Его прежнее отрицательное отношение к планированию, вызванное реакцией на эксцессы времен «военного коммунизма» и на призыв левых разработать особый промышленный план, теперь превратилось в осторожный оптимизм относительно преимуществ более широкого планирования. В 1927 г. Бухарин и руководство партии приняли идею пятилетнего плана для всей экономики страны. На XV съезде партии, состоявшемся в декабре, были представлены не реальные контрольные цифры, а «общие» директивы. Отсутствие конкретных цифр в резолюциях съезда существенно сказалось на спорах 1928–1929 гг. между бухаринцами и сталинистами о целях, поставленных съездом. Зная уже, что некоторые большевики «думают, что рост планового хозяйства означает возможность… действовать, как левая нога захочет» {983}, Бухарин попытался в период перед съездом определить понятие «реального» планирования.
Его концепция включала три основных взаимосвязанных предложения. Во-первых, плановые цифры должны быть рассчитаны на основе научной статистики и должны быть реалистичными, а не «простой комбинацией цифр, принятых… за идеал». Во-вторых, и при определении, и при выполнении проектных заданий «необходимо иметь в виду приблизительность нашего пятилетнего плана». Плановые задания рассматривались в качестве гибких руководящих установок, а не обязательных декретов, навязанных сверху. Допускалось варьирование таких величин, как размер годового урожая и сбора зерна; должны были учитываться также все те «поправки, которые могут быть внесены жизнью». В-третьих, главная идея плана состояла в строгом соблюдении «основных хозяйственных пропорций в стране», а именно, необходимого соотношения между тяжелой и легкой промышленностью, между промышленностью и сельским хозяйством, между планируемым объемом продукции и ожидаемым спросом на средства производства и предметы потребления. Чтобы обеспечить более или менее бескризисное развитие, без диспропорций и узких мест, цифры в каждой области хозяйства должны предусматривать создание денежных и натуральных резервов {984}.
Бухарин (о чем он впоследствии будет сожалеть) разработал плановые идеи полностью только после XV съезда партии, когда в ходе борьбы (1928–1929 гг.) с различными «сумасшедшими» он пытался разъяснить партии свою концепцию плана, основанного на сбалансированном росте и «подвижном экономическом равновесии». Но уже в 1926 г., когда у него возродился интерес к планированию, во время очередного спора с Преображенским он определил в теоретической форме свою основную идею. И Бухарин, и Преображенский исходили из того, что все категории политической экономии исторически ограничены, и соглашались с тем, что закон стоимости присущ капиталистической системе. Вопрос о том, какой закон (если таковой вообще су-шествует) придет ему на смену в послекапиталистической экономике, оставался без ответа, пока Преображенский не выдвинул свой «закон социалистического накопления». Преображенский утверждал, что этот закон уже регулирует советский общественный сектор и находится в смертельной конкуренции с законом стоимости, господствовавшим в частном секторе {985}. Многим казалось, что «закон» Преображенского побуждает к экономическому волюнтаризму, а не является «объективным регулятором»; его автор подвергся таким же обвинениям, каким ранее и Бухарин после издания его работы «Экономика переходного периода».
