Изменение стиля совпало с пересмотром и существенным изменением политики Бухарина. Этот процесс начался весной 1926 г., когда Бухарин понял, что некоторые его экономические посылки оказались ошибочными или устаревают, и продолжался на протяжении 1927 г., когда он более полно изложил свои новые предложения. Кульминацией изменения политики Бухарина явился XV съезд партии в декабре 1927 г. В резолюциях этого съезда воплотилась пересмотренная программа Бухарина и его союзников, а также их понимание нового периода развития советской экономики.

Бухарин подчеркивал (и был совершенно прав), что эти изменения не являются отходом от тех принципов, которые он выдвинул в 1924–1926 гг. Напротив, он с удвоенной энергией подчеркивал упоминавшиеся им ранее «исторические истины» смычки, а также свои возражения против экономической политики левых. Пересмотренные принципы Бухарина целиком оставались в рамках нэпа и допускали, как и прежде, на неопределенное время существование значительного частного сектора, индивидуальных крестьянских хозяйств, накопление частного капитала и преобладание рыночных производственных отношений. Тем не менее это были важные изменения первоначальной программы Бухарина, представлявшие собой отказ от безоговорочной опоры на свободные рыночные отношения в пользу большего вмешательства государства в форме плановых инвестиций, увеличения контроля над частным капиталом и перестройки производительных основ сельского хозяйства.

Состояние промышленности побудило Бухарина впервые обнародовать внесенные им поправки. К апрелю-маю 1926 г. Бухарин и официальное руководство партии признали значение двух связанных между собой проблем государственного сектора. Существовавшие производственные мощности использовались почти полностью, поэтому ближайшая задача состояла уже не в мобилизации «мертвого капитала», а в освоении «добавочного капитала», то есть задача заключалась не просто в ускорении обращения «крови… в нашем хозяйственном организме», но и в росте самого «организма» ^{965}. Далее, Бухарин постепенно стал учитывать точку зрения Преображенского, что хронической болезнью экономики является недостаток промышленных товаров, а не низкий спрос на них. Сначала Бухарин считал товарный голод временным «спазмом», который легко можно преодолеть чрезвычайными мерами, пополнив рынок отечественными и импортируемыми промышленными товарами. Вскоре, однако, он понял, что это была долгосрочная проблема, хотя (в отличие от Преображенского) и не считал ее непоправимой причиной нарушения экономического равновесия. Бухарин утверждал, что острота этой проблемы будет снижаться из года в год и что это — болезнь роста, отражавшего в отличие от капитализма (где предложение превышает спрос) расширение внутреннего рынка промышленных товаров. Поскольку спрос и потребление должны были быть движущими силами индустриализации, чрезмерный спрос Бухарин считал положительным, хотя и неприятным симптомом ^{966}.

Несмотря на то что эти два признания сопровождались бодрыми оценками достигнутых успехов и планов на будущее, Бухарин понимал, что возникшие противоречия угрожают курсу индустриализации в целом и его программе рыночного обмена государственной промышленности с крестьянским сельским хозяйством в частности. К осени 1926 г. и позднее он откровенно говорил о новом периоде «реконструкции», сменившем эру «восстановления», и о неизбежно сопутствующих этому периоду тяготах и сложностях. Это изменение означало, что нельзя более откладывать строительство новых промышленных объектов, что необходимо «расширение производственного базиса, постройка и закладка новых предприятий „в значительной мере на новой технической основе“. Легкие годы восстановления бездействующих предприятий прошли, и партия стала сознавать, что дальнейший рост выпуска продукции не будет достигнут так же дешево, безболезненно и быстро ^{967}.

Короче говоря, Бухарин признал теперь необходимость программы капиталовложений в промышленность, которая отличалась от программы начала 20-х гг. двумя важными аспектами: во-первых, необходимостью еще большего увеличения государственных расходов, и, во-вторых, их распределение уже не должно было определяться главным образом потребностями рынка при продолжавшемся отставании тяжелой промышленности. Признание того, что дальнейший рост зависит от расширения и переоборудования существующих предприятий, обеспокоенность медленным развитием металлургии, а также (начиная с 1927 г.) растущее опасение насчет угрозы войны существенно сблизили Бухарина и руководство партии с позицией левых, которые считали, что тяжелая промышленность нуждается в срочных капиталовложениях. Однако Бухарин был достаточно осторожен и настаивал на том, чтобы эта программа была обдуманной и сбалансированной:

Эти два руководящих принципа — пропорциональное развитие легкой промышленности и избегание капиталовложений, замораживаемых в дорогостоящих долговременных проектах, — должны были служить руководством при капиталовложениях в существовавшие и строящиеся предприятия ^{968}. Бухарин надеялся, что непрерывный рост государственного потребительского сектора в сочетании с продукцией частной промышленности и ремесленного производства позволит уменьшить товарный голод в период реконструкции. Он указывал, что „голая формула“ левых может лишь увеличить эту нехватку ^{969}.

Несмотря на то что Бухарин изменил очередность задач в своей программе, она все же осталась эволюционной, рассчитанной на сбалансированное развитие промышленности ^{970}. Как и прежде, неопределенным оставался вопрос о темпах, который еще более осложнился в ноябре 1926 г., когда руководство партии приняло решение „в относительно минимальный исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран“. Бухарин доказывал, что это осуществимо ^{971}. Оппозиция восприняла заявление как отречение от объявленной им в 1925 г. политики „черепашьего шага“, несмотря на то что Бухарин всегда был за более высокие темпы, чем в большинстве стран Европы. И в самом деле, он изменил свое мнение в 1926–1927 гг. отчасти потому, что, как он заявил, „сейчас мы идем гораздо более медленным темпом“ ^{972}. Это обстоятельство вызвало впоследствии серьезные, напряжения» во всей экономике, а также было причиной создания такой психологической атмосферы, при которой стали невозможны расчетливые сбалансированные капиталовложения, тем более что в 1927 г. возникли опасения насчет возможности империалистической войны против СССР — навязчивая идея, постоянно присутствовавшая в речах представителей большинства и оппозиции после января. У самого Бухарина беспокойство по поводу «опасности войны» достигло апогея летом и осенью, когда он предупреждал, что полученная передышка может внезапно кончиться ^{973}. Поскольку Бухарин допускал, что это обстоятельство вызывает необходимость чрезвычайного перераспределения капиталовложений и соответствующего изменения темпов роста тяжелой и легкой промышленности, остается неясным, какие общие темпы развития он (или кто-либо другой) считал в то время приемлемыми.