Однако Преображенский по крайней мере сформулировал новый регулятор, в то время как Бухарин — старейшина большевистской теоретической политэкономии — оставил этот вопрос без ответа в 1920 г. В июле 1926 г. Бухарин попытался исправить это упущение и опровергнуть своего бывшего соавтора. При помощи туманных ссылок на Маркса он утверждал, что соответствующий регулятор фактически действует во всех экономических системах, и называл его «законом пропорциональных трудовых затрат», который рассматривался как «общий и универсальный закон экономического равновесия». Вдобавок к этому утверждению Бухарин изложил свое понимание истории политической экономии, объяснив, что этот закон принимает различные формы в различных обществах. В капиталистической экономике он рядится в «фетишистский костюм закона ценности» и только в социалистической экономике с ее плановым развитием он выступает в своем «нефетишизированном» рациональном виде. Поэтому, как утверждал Бухарин, ошибка Преображенского состояла в том, что тот допустил возможность действия двух антагонистических регуляторов, в то время как на самом деле в советской экономике наблюдался, «процесс трансформации закона ценности в закон трудовых затрат, процесс дефетишизации основного общественного регулятора» ^{986}.

На карту была поставлена не просто теория. Бухарин подчеркивал, что продолжают существовать объективные экономические условия, и настаивал на том, что «экономический футуризм» тех, кто рассматривает план в качестве возможности «делать, что пожелаем», является опасной глупостью. Он разработал свой «закон трудовых затрат» в качестве теоретического опровержения идеи Преображенского, хотя время от времени подтверждал, что понимает правомочность некоторых элементов этой идеи, особенно в 1928 г., когда сталинские плановики предлагали отдать предпочтение промышленности за счет сельского хозяйства:

Выражение «если какая-нибудь отрасль производства не получает достаточного питания… она хиреет», которое употреблял Бухарин ^{988}, определяет границы и сущность его пересмотренной программы планового развития промышленности.

Неясно, в какой мере был необходим пересмотр аграрной программы Бухарина. В этом вопросе он проявлял значительно меньшую решительность. Одной из причин неизменности аграрной программы Бухарина было то, что она оправдывала себя. Показатели урожая, продажи и сдачи государству сельхозпродукции в 1925 и 1926 гг., а также в первых трех кварталах 1927 г. соответствовали ожиданиям и даже превзошли их. Более того, как и предсказывал Бухарин, государственные и кооперативные органы «вытесняли» частных торговцев зерном. С 1926 г. и по ноябрь 1927 г., когда появились первые признаки резкого уменьшения госпоставок, в высказываниях Бухарина по поводу зерновой проблемы была заметна самоуспокоенность. Он говорил, что периодические трудности с госпоставками зерна вызывались неправильной политикой цен и соответствующими ошибками исполнительных органов, а вовсе не «зерновой стачкой» кулаков, как это утверждала оппозиция в 1926 г. Воодушевление Бухарина по поводу того, что государственные и кооперативные предприятия («социализированный сектор») установили «зерновую монополию», задержало его реакцию на важную проблему ^{989}: годовой рост сельскохозяйственного производства серьезно отставал от роста промышленности, что было зловещей диспропорцией накануне намеченного расширения промышленного производства.

В октябре 1927 г. Бухарин объявил о важном изменении в официальной аграрной политике, проводившейся с 1925 г. Объясняя, что за последние два года «командные высоты» государства укрепились, что смычка с крестьянскими массами обеспечена, а кулачество социально «изолировано», он заявил, что стало возможным начать «наступление против кулака», чтобы ограничить его «эксплуататорские тенденции» ^{990}. Эти объяснения не убедили Троцкого: «Сегодня — „Обогащайтесь!“, а завтра — „Долой кулака!“ Это легко говорить Бухарину. Он берется за перо — и готово. Ему нечего терять» ^{991}.

Однако Бухарин имел в виду другое. С особой тщательностью он подчеркивал, что имеет в виду не «истерическую» выходку, «выстрел из револьвера», а продуманные действия в соответствии с принципами нэпа. Кроме одиночных политических санкций (лишение кулака права голоса), «наступление» означало лишь ограничение кулака как преуспевшего крестьянина повышенным налогообложением, преследованием за тайную торговлю землей и более строгими правилами использования наемных работников, а также уменьшением срока аренды земли. Ни одна из этих мер не была направлена против бедняка и середняка. Напротив, эти меры только поощряли их труд ^{992}.

Это заявление означало частичную отмену сельскохозяйственных реформ 1925 г. Полностью закрылась дверь (которая никогда и не была открыта) «кулацкому решению» сельскохозяйственных проблем Советской России. Период, характеризовавшийся лозунгом: «Мы не препятствуем накоплению кулака», завершился. Политика Бухарина все еще ориентировалась на индивидуальные крестьянские хозяйства и накопление частного капитала, на коммерциализацию сельского хозяйства и на «сочетание государственной промышленности с миллионами крестьянских хозяйств через рынок» ^{993}, но лозунг «Обогащайтесь!» теперь уже не применялся безоговорочно к зажиточному крестьянству. Учитывая его новые стремления к индустриализации, кажется странным, что Бухарин выбрал этот момент, чтобы отговаривать от расширения сельскохозяйственного производства в наиболее производительных крестьянских хозяйствах. Он надеялся скомпенсировать потери и даже получить выигрыш двумя способами с целью увеличения производительности советского сельского хозяйства.

Во-первых, Бухарин призывал к интенсивной помощи государства с целью преодоления «варварской примитивной обработки земли» крестьянами-единоличниками. Усовершенствованные методы культивации, удобрения, ирригация, создание новых сортов зерновых культур и элементарное просвещение — вот что до сих пор игнорировалось и что теперь Бухарин призывал использовать для «рационализации» и подъема индивидуальных крестьянских хозяйств при сравнительно малых затратах: можно «даже в рамках этого бюджета достигнуть много большего производственного эффекта» ^{994}. Во-вторых, Бухарин предлагал более долгосрочный, более дальновидный план, хотя и связанный с большим риском; он отражал важное изменение в его взглядах. План предусматривал создание коллективных хозяйств, преимущественно крупных, механизированных кооперативов. Ни сам Бухарин, ни кто-либо другой из руководителей партии до XV съезда не выступал публично с идеей перехода к умеренной коллективизации. Но принцип Бухарина был ясен. Он не считал свои кооперативы альтернативой индивидуальным хозяйствам или рыночным кооперативам, он рассматривал их лишь как попытку использования дополнительных капиталовложений и материальных стимулов с целью создания добровольных объединений, нового сектора производства зерна для увеличения объема сельскохозяйственной продукции во время намечавшейся индустриализации. Бухарин настаивал на том, что частные крестьянские хозяйства должны оставаться становым хребтом советского хозяйства на «несколько десятилетий» ^{995}.