Существовали, по-видимому, три причины, по которым столь многие способные молодые большевики группировались вокруг Бухарина. Первая состояла в том, что Бухарин пользовался непревзойденной славой марксистского мыслителя. Он был их кумиром и считался «теоретическим Геркулесом» {852}. Вторая причина была тесно связана с первой: у Бухарина был «огромный авторитет» среди партийной молодежи, особенно среди тех, кто был избран для ускоренной подготовки будущей большевистской интеллигенции. На протяжении нескольких лет он был членом Политбюро, самым тесным образом связанным с комсомолом; в 1923 г. он шутливо говорил: «Прошу не думать, что это стало моей специальностью или профессией» {853}. Кроме того, «сотни тысяч людей» получали образование, изучая такие его работы, как «Теория исторического материализма». Поэтому он был особенно почитаем в учебных заведениях партии, где пользовался влиянием и как партийный мыслитель, и как политический руководитель {854}.
Нигде это не проявилось в такой степени, как в Институте красной профессуры, одном из крупнейших центров марксистской мысли Советской России 20-х гг. Этот институт, имевший трехгодичную программу по экономике, истории, философии, был основан в 1921 г. с целью подготовки «красных профессоров» взамен беспартийных, которые все еще преобладали в университетах. В атмосфере, соединявшей некоторые черты университета, политического салона и монастыря, старейшие и наиболее выдающиеся ученые партии занимались — т. е. проводили семинары и читали лекции — с небольшими избранными группами студентов. Фактически значительное число выпускников института в конце концов стали заниматься не академической деятельностью, а партийной политико-литературной работой {855}. Многие из них объединились вокруг Бухарина. Большинство наиболее выдающихся представителей бухаринской школы были первыми выпускниками института, обучавшимися в 1921–1924 гг.
И наконец, школу Бухарина нельзя понять и представить без личности ее вдохновителя. Те, кто встречался с ним не один год, свидетельствуют, что мягкий, открытый, добродушный Бухарин в своей традиционной русской рубахе, кожаной куртке и сапогах, был самым привлекательным из большевистских руководителей. (Троцкий как-то заметил, что «Бухарин в глубине души оставался старым студентом».) В нем совсем не было пугающего высокомерия Троцкого, нарочитой помпезности Зиновьева или подозрительности и склонности к интригам, столь характерных для Сталина. Он был «по-любовному мягок» в своих отношениях с товарищами и друзьями. Источая «всепроникающее радушие», он вносил в неофициальные собрания заразительное веселье и в свои лучшие минуты благотворное очарование в политику {856}. Бухарин, замечал Ленин, относился к тем «счастливым натурам …которые даже при наибольшем ожесточении борьбы меньше всего способны заражать ядом свои нападки». Большевистские оппоненты ритуально, как бы в подтверждение предсмертных ленинских слов о том, что Бухарин был «любимцем всей партии», предпосылали своим нападкам на него заверения в личной любви к «Бухарчику» {857}. Даже Сталин, его злейший враг в 1929 г., счел за необходимость перекликнуться с Брутом: «Бухарина мы любим, но истину, но партию, но Коминтерн любим мы еще больше» {858}.
Свидетельства о способности Бухарина вызывать симпатию таковы, что, перефразируя Форда Мэдокса Форда, можно сказать: он был добрым большевиком. Один из старых членов партии (который никогда не был ни его приверженцем, ни «биографом святых») писал о нем как об «одной из любимейших фигур русской революции», рисуя его человеком со многими и разноообразными увлечениями: «Он жив и подвижен, как ртуть, жаден ко всем проявлениям жизни, начиная с новой глубоко отвлеченной мысли и кончая игрой в городки» {859}. У него были «все данные, чтобы захватить и пленить воображение молодежи», сказал один из его зарубежных поклонников-коммунистов. Естественно, что все молодые большевики тянулись к нему. Обаяние Бухарина частично заключалось в том, что он с теплом и щедростью принимал молодых товарищей и подчиненных, которые считали, что с ним легко говорить и к нему легко найти доступ. Когда Бухарин председательствовал на собраниях многообещающих «неофитов», например в «Правде», преобладала «атмосфера гармоничного дружеского сотрудничества, доверия и уважения друг к другу» {860}. Будучи лишь немногим старше их, Бухарин встречался со «своими молодыми товарищами» как с равными, не кичась своим положением, и поддерживал их. В ответ они платили ему личной и политической привязанностью, считая его «своим дорогим учителем» {861}.
В пору своей известности школа Бухарина насчитывала около пятнадцати человек. Наиболее известными среди них были А. Слепков, Д. Марецкий, В. Астров, Стецкий, П. Петровский, А. Айхенвальд, Д.П. Розиг, Е. Гольденберг, Ефим Цетлин и А. Зайцев. За исключением Стецкого и Петровского, которые были известны еще во время гражданской войны, имеется мало данных о жизни этих людей; их деятельность была прервана после поражения Бухарина, а сталинский террор пережил только Астров {862}. Им было от двадцати до тридцати лет; большинство из них вступили в партию в 1917 г. или позднее. До поступления в Институт красной профессуры в 1921 г. они не занимали каких-либо важных должностей. Почти как и все студенты института, они представляли средние слои общества. Их политическое прошлое было различным. Петровский был сыном старого большевика и партийного руководителя на Украине Григория Петровского; Слепков, по распространявшимся оппозицией слухам, был монархистом-кадетом еще в 1918 г. {863}. Айхенвальд был сыном известного литературного критика и конституционного демократа Юрия Айхенвальда, которого он посещал в Берлине в надежде примирить своего «неисправимого отца» с большевистским режимом. Кажется, только Гольденберг и Айхенвальд в прошлом были оппозиционерами и в 1923 г. какое-то время симпатизировали Троцкому {864}. Некоторые из них до того, как они стали политическими деятелями в середине 20-х гг., уже имели репутацию ученых: Слепков и Астров были историками, Марецкий — историком-экономистом, Айхенвальд и Гольденберг — экономистами {865}.
Но они заставили заговорить о себе потому, что стали неутомимыми и вездесущими пропагандистами бухаринизма. В сотнях книг, брошюр, газетных статей и публичных выступлений — в учебных заведениях, на партийных собраниях и других общественных форумах — они пропагандировали и защищали (а иногда развивали и дополняли) политику и идеи Бухарина {866}. Они рецензировали его книги, написали его биографию и шумно его прославляли {867}. Повсюду, презрительно замечал один критик, они «пели… с голоса Бухарина». В своих многообразных деяниях, недовольно писал другой, они действовали как личный «агитпроп» Бухарина {868}. Сверх всего, они вели идеологическую борьбу сталинско-бухаринского руководства против оппозиции, не во имя бухаринизма, конечно, а во имя «ортодоксального большевизма». Естественно, Бухарин противился «шуму вокруг новой школы» так же, как и его сталинские союзники, которые извлекали пользу из ее деятельности. Один из людей Сталина, выступая в ее защиту, говорил:
