Обе поправки нашли свое выражение в резкой критике идеи, согласно которой продвижение к социализму предполагает углубление классовых конфликтов, особенно в деревне. Допуская, что в ближайшем будущем может время от времени происходить усиление классовой борьбы, Бухарин настаивал, что дальнейшее развитие будет характеризоваться тем, что «классовая борьба начнет затухать», станет «отмирать». Конфликты с применением насилия не будут учащаться, но, наоборот, «станут все более и более редкими и наконец исчезнут без следа» ^{771}. Прежде всего он осудил точку зрения, согласно которой партия должна «разжигать классовую борьбу», а не содействовать ее «смягчению». На партийной конференции в 1925 г. он заявил: «Но можно ли сказать, что наша генеральная линия, линия большевистская… заключается в сознательном форсировании классовой борьбы? Вот этого я как раз не думаю». Или как он сказал в другом месте: «Я ничуть не вижу пользы от обострения классовой борьбы в деревне» ^{772}. Бухарин считал, что движение к социализму предполагало ослабление классовых конфликтов.

Перспектива превращения классовой борьбы в безличную конкуренцию экономических форм увенчала эволюционную теорию Бухарина и устранила то, что казалось ее внутренним противоречием. Марксистский социализм предусматривал плановую экономику, но бухаринская программа призывала к «экономическому развитию на основе рыночных отношений» ^{773}. Чтобы согласовать эти два положения, он снова проводит аналогию с капиталистическим обществом, где благодаря рыночной конкуренции «крупное производство в конце концов вытесняет мелкое, средний капитал отступает перед более крупным капиталом, и в конце концов… число конкурентов все уменьшается» и происходит «преодоление рынка самим рынком, свободная конкуренция превращается в монополистическую». Сходный процесс повторится в рамках нэпа. Когда более крупные и эффективные социалистические организации вытеснят частных капиталистов из их цитадели в розничной и оптовой торговле, «мы будем перерастать рынок» и приближаться к плановой экономике: «через борьбу на рынке… через конкуренцию государственные предприятия и кооперация будут вытеснять своего конкурента, т. е. частный капитал. В конце концов развитие рыночных отношений уничтожит само себя… и сам рынок рано или поздно отомрет…» Ирония была диалектичной: «оказалось, что мы придем к социализму именно через рыночные отношения» ^{774}.

Как бы то ни было, теория Бухарина была оптимистической. В расхолаживающей обстановке экономического плюрализма нэповского общества она обнаружила «органический эволюционный путь к социализму». «Рельсы» были проложены, и не требовалось ни социальных потрясений, ни радикальных решений, ни «третьей революции»; даже судьба кулаков была разрешена благополучным образом. Существенным предположением, на котором покоился этот оптимизм, было то, что «обычные» крестьянские кооперативы представляют собой социалистические «ячейки». То, что Бухарин относил закупочно-сбытовые кооперативы к социалистическому сектору, позволяло ему ссылаться на ежегодный пропорциональный прирост в государственной и кооперативной торговле по сравнению с частной торговлей как на доказательство продвижения к социализму и как на свидетельство того, «что, несмотря на абсолютный рост частного капитала… позиции социалистических элементов нашего хозяйства относительно все время усиливаются» ^{775}. Аналогичные рассуждения позволяли предвидеть естественное возникновение экономического планирования, поскольку социалистический сектор «все больше увеличивает свое могущество и постепенно втягивает отсталые экономические единицы…» В целом эти предположения означали, что простой «рост производительных сил… в наших условиях» есть «движение к социализму» ^{776}.

В свете большевистских идей его теория была новой также потому, что, хотя она и содержала революционные идеалы, она отвергала преимущественное значение революционно-героической традиции, открыто предпочитая постепенность и реформизм. Этими методами, говорил Бухарин, скорее, чем прежними, «мы шаг за шагом будем преодолевать все зло, которое у нас еще есть».

Требовались коренные изменения в большевистском мышлении и практике. Как указывал Бухарин в 1925 г.: «Мы теперь ясно видим наш путь к социализму, который пролегает не там или, вернее, не совсем там, где мы искали его раньше» ^{777}. Были необходимы не только «новая экономика» и новая теория. Была необходима и новая политика.

Призывая партию идти по эволюционному пути в экономической политике, Бухарин вместе с тем призывал к далеко идущим изменениям в большевистской политической мысли и практике. Основывающаяся на социальной гармонии, классовом сотрудничестве, добровольном участии и применении реформистских мер экономическая политика по самой своей сути была несовместима с проводившейся до 1921 г. политикой «механических репрессий» и «кровопускания». Он подытожил желательные изменения во внутренней политике, утверждая, что большевики не были больше «партией гражданской войны», а стали «партией гражданского мира» ^{778}. Когда Бухарин формулировал свою политическую программу с 1924 по 1926 г., гражданский мир был ее основным исходным пунктом и постоянным лозунгом. Он не предполагал, однако, коренных структурных изменений в советской политической системе, установившейся к 1921 г. Более того, он не ставил под вопрос большевистский однопартийный режим ^{779}. Вторая, даже просоветская партия была недопустима. Как он говорил в своей знаменитой остроте: у нас могут быть две партии: одна у власти, другая в тюрьме. Не мыслилось изменений и в провозглашаемом классовом характере режима. Советская власть «поддерживалась мужиком, но это — пролетарская власть». Смычка — «сотрудничество в обществе» не означала «сотрудничества во власти». Короче говоря, Бухарин считал политической посылкой законность и достоинства большевистской диктатуры: «Во-первых, необходим союз между рабочими и крестьянами; …во-вторых, в этом союзе руководящая роль должна принадлежать рабочему классу; в-третьих, в самом рабочем классе руководящая роль… должна принадлежать коммунистической партии» ^{780}.

Подобно другим большевикам и большинству последующих модернизаторов, Бухарин не был демократом в западном смысле этого слова. Конечно, несмотря на его желание расширить круг лиц, имеющих избирательные права, и, несмотря на то что Бухарин (если верить неподтвержденным сообщениям) был склонен издать какой-нибудь закон о правах человека для защиты советских граждан от произвола государства, он тем не менее не возражал против существовавших профилактических пунктов Советской конституции 1924 г., которые, в дополнение к исключению «буржуазной прослойки» из политической жизни, устанавливали привилегии для меньшинства — городского пролетариата — в ущерб крестьянству ^{781}. Так же как и другие модернизаторы XX века, он прежде всего давал демократии экономическое истолкование; демократизация означала «вовлечение масс в социалистическое строительство». Он никогда публично не оспаривал большевистского положения, что «диктатура пролетариата есть в то же время широчайшая демократия» ^{782}.