Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Бухаринская теория нэпа как пути к социализму в большой степени опиралась на аналогичный ход мысли. Представление о кооперации как средстве перехода к социализму давало ему возможность утверждать, что «мелкий собственник неизбежно будет врастать в нашу государственно-социалистическую систему…», аналогично процессу в капиталистическом обществе {763}. Эта теория «врастания» очевидно вытекала из его, десятилетней давности концепции современного государственного капитализма, когда господствующий государственный сектор поглощает и подчиняет себе небольшие и прежде автономные экономические единицы посредством централизованного слияния банковского и финансового капитала. В самом деле, ранняя, не выраженная прямо, ревизия Бухариным марксистского положения, что производственный базис общества определяет его надстройку, теперь ясно прослеживалась при рассмотрении им советского опыта. Пролетарское государство, рассуждал он, является «не просто политической надстройкой», но, поскольку оно включает в себя «экономические командные высоты», оно представляет собой «составную часть производственных отношений советского общества, то есть часть „базиса“». Следовательно, «своеобразие отношений между базисом и надстройкой» в советском обществе: «вторичное (надстройка) регулирует первичное (базис)…» {764}. Эта логика лежала в основе бухаринского аргумента, что государственный социалистический сектор в результате естественной эволюции подчинит «бурлящую, неорганизованную экономику социалистическому влиянию». При наличии «социалистических командных высот» советская мелкобуржуазная и кооперативная экономика должна развиваться по социалистическому пути. Более конкретно, эта логика обосновала его настойчивое утверждение, что в сельском хозяйстве не нужны отдельные «командные высоты» (например, коллективные хозяйства), а что «командные высоты в деревне — это город» {765}.

Существенным механизмом в этом процессе «врастания» является советская банковская и кредитная система. «Нити» финансовой и кредитной зависимости гарантируют экономическую гегемонию государственного сектора, «привязывая» несоциалистические организации к социалистическому сектору и создавая «общность интересов» между кооперативами и «кредитными органами пролетарского государства» {766}. Вера в экономическое всемогущество банковско-кредитных «командных высот» государства привела Бухарина к выводу, вызвавшему наибольшие споры: «даже кулацкая кооперация [кредитные кооперативы — С.К.] будет врастать в нашу систему». Заранее предвидя, что эта идея вызовет возражения, он впервые попробовал поставить этот вопрос весной 1925 г. Однако несколькими неделями спустя, сводя воедино основные элементы своей кооперативной теории, он с величайшей уверенностью написал:

…основная сеть наших кооперативных крестьянских организаций будет состоять из кооперативных ячеек не кулацкого, а «трудового» типа, ячеек, врастающих в систему наших общегосударственных органов и становящихся таким путем звеньями единой цепи социалистического хозяйства. С другой стороны, кулацкие кооперативные гнезда будут точно так же, через банки и т. д., врастать в эту же систему; но они будут до известной степени чужеродным телом, подобно, например, концессионным предприятиям. Что будет с этого рода кулацкими гнездами в дальнейшем?.. Кулацкий кооператив, если он хочет процветать, неизбежно должен быть, так же как и все прочие, связан с экономическими государственными органами; он, например, будет вносить свою свободную наличность в наши банки для того, чтобы получать определенный процент; даже в том случае, если бы возникли свои собственные банковские организации у подобного рода кооперативов, все равно они неминуемо должны были бы быть связаны с могущественными кредитными учреждениями пролетарского государства, имеющими в своем распоряжении основные кредитные средства страны. Кулаку и кулацким организациям все равно некуда будет податься, ибо общие рамки развития в нашей стране заранее даны строем пролетарской диктатуры и уже в значительной степени выросшей мощью хозяйственных организаций этой диктатуры {767}.

Четыре года спустя именно это положение будут цитировать как главное доказательство бухаринской ереси.

В его теорию эволюционного пути к советскому социализму еще оставалось включить одну важную марксистскую идею — идею классовой борьбы. Из расплывчатой концепции об эксплуататорской природе несоциалистической экономики эта идея в результате событий 1917–1920 гг. превратилась в эвфемизм для гражданской войны. Это понятие большевистской идеологии, по духу своему стоявшее ближе всего к Сорелю, отождествляло общество с полем битвы, на котором сражаются непримиримые классы, с ареной жестоких боев и конфликтов, на которой остается место только для победителя. В обстановке 20- гг. классовая борьба была навязчивой идеей, таящей в себе неизбежность взрыва, и являлась антитезой гражданскому миру. Естественно, что левые большевики, особенно часто их антикулацкое крыло, указывали на то, что классовая борьба происходит постоянно и неизбежно обостряется. С другой стороны, Бухарин пытался ослабить значение этой догмы, внося две поправки в ее понимание.

Во-первых, он утверждал, что возникновение советского общества создало возможность для новых отношений между антагонистическими классами: «Диктатура пролетариата служит оболочкой» для известного «сотрудничества классов», которое выражает «единство общественного целого» {768}. Это положение включает две основные идеи Бухарина. Советское общество (и его экономика) составляет единое целое, или «единство противоположностей», — истина, которую, как он думал, левые не понимают: «Преображенский видит противоречия, но не видит единства народного хозяйства, он видит борьбу, но не видит сотрудничества…» Общественное «единство» подразумевает значительную степень классовой гармонии, или сотрудничества, которые для Бухарина означали, что пролетариат и крестьяне объединены в максимально возможном экономическом сотрудничестве, в котором новая буржуазия могла бы участвовать «в определенных пределах», выполняя «общественно-полезную функцию» {769}. Таким образом, экономическое сотрудничество классов преобладает над разрушительными аспектами классовой борьбы или по меньшей мере смягчает их.

Во-вторых, сотрудничество классов не означает, объяснял Бухарин, что классовая борьба в Советской России подошла к концу; скорее, из всего этого следует, что прежние насильственные формы классовой борьбы — когда просто «дают в зубы» — не будут больше применяться и что классовая борьба выражается сейчас в виде «экономической конкуренции» между социалистическими (государственными и кооперативными) и капиталистическими предприятиями. В этом «беспрецедентном и в высшей степени своеобразном» процессе победа социализма проявляется во многих формах: в вытеснении частной торговли в результате конкуренции на рынке; обеспечении крестьянина кредитом более дешевым, чем предоставляемый ему деревенским ростовщиком; и вообще в завоевании «души» крестьянина. Во всех своих аспектах новая классовая борьба отличается от старой тем, что она «мирная» и «бескровная» и что она ведется «без бряцания оружием». Война против частного торговца, говорил Бухарин, состоит не в том, «чтобы подавить его и закрыть его магазины», а в том, чтобы «производить и продавать дешевле и лучше… чем он». Более дешевые и лучшие товары, более дешевый и широкий кредит — «таково оружие, с помощью которого мы должны вести… нашу борьбу с эксплуататорскими элементами в деревне» {770}.

77
{"b":"853010","o":1}