К этому доводу против высоких промышленных цен он добавлял и другой: «Всякая монополия таит в себе… опасность некоторого загнивания, успокоения на лаврах». Капиталистическая фирма «подстегивается конкуренцией» к тому, чтобы производить более дешево и более рационально. Советской промышленности не хватает этой внутренней динамики:
Когда у нас в руках, по сути дела… государственная сверхмонополия, то если мы не будем давить, жать и бить наш кадровый состав, толкать его на то, чтобы он удешевлял производство, чтобы он вел его лучше, — тогда, совершенно естественно, мы будем иметь перед собою все данные для монопольного загнивания. То, что в капиталистическом обществе осуществлялось конкуренцией… должно быть у нас заменено сознательным нажимом под напором потребностей масс… {682}.
Указания Бухарина на эту опасность, иногда определяемую как «монополистический паразитизм» и «бюрократическое вырождение», отражали нечто большее, чем просто экономические издержки «бюрократической безхозяйственности». Эти замечания отражали, как мы уже видели, его постоянные опасения, что появится «новый класс». «Хозяйственники — класс пролетарских борцов, но они тоже подвержены человеческим слабостям»,— говорил он Преображенскому. Политика монополистических цен была «фальшивой философией» отчасти потому, что она выдвигала другое мерило, которое позже Бухарин определил так: «Народ для чиновника», а не «чиновник для народа» {683}.
Таким образом, отвечая на решающий вопрос, каким способом должны быть получены фонды для советской индустриализации, Бухарин указал на три источника. Первый — это растущая рентабельность самой государственной промышленности, основанная на расширении сбыта и снижения себестоимости. Второй — новые доходы от прогрессивного налогообложения на процветающие капиталистические элементы: то были доходы, которые оправдывали мягкую политику по отношению к этой прослойке населения. Третий источник — это личные сбережения, добровольно помещаемые в советский банк и кредитные учреждения, первоначально это вклады кулаков-капиталистов, а затем, как надеялся Бухарин, вкладчиками станут и крестьяне с мелким хозяйством. Первые два источника Бухарин рассматривал как «основные источники», упомянув о личных вкладах только мимоходом в 1924 и 1925 гг. {684}. Но к началу 1926 г. он уже подчеркивал такое же большое значение и третьего источника: «Я утверждаю, что одним из крупных путей привлечения добавочных капиталов в дело нашего социалистического строительства является политика концентрации и мелких накоплений крестьянства в наших кредитных, кооперативных и прочих учреждениях». Замечая, что в капиталистических странах буржуазия использует сбережения мелких вкладчиков, он доказывал, что «Советское правительство может сделать то же самое в интересах социалистического строительства» {685}.
Отношение Бухарина к перспективе добровольных вкладов показывает значительное расхождение его программы и программы левых, которые искали способы принудительного изъятия накоплений. Тогда как левые подчеркивали насущную необходимость энергичного вмешательства государства в процесс индустриализации, Бухарин, особенно в середине 20-х гг., имел в виду стихийный автоматический процесс добровольных вкладов в экономику со стороны негосударственного сектора. Помимо экономической осуществимости, эта программа обладала тем достоинством, что частично основывалась на привычных традиционных экономических идеях и практике. (Противники Бухарина заклеймили его идеи, называя их «нашей советской манчестерской школой мысли») {686}. Между тем они легко распространялись и легко усваивались, а это было немалым достоинством, когда дебаты перенеслись в провинцию. Хорошим примером служит резюме позиции Бухарина (в то время — позиция официального руководства), которое он изложил на собрании одной местной парторганизации в феврале 1926 г.
Во-первых, если растет товарооборот в стране, это означает, что больше производится, больше продается-покупается, больше накапливается; это означает, что ускоряется и наше социалистическое накопление, то есть ускоряется развитие нашей промышленности. Если ускоряется общий товарооборот в стране, живее бежит кровь в хозяйственном организме, это значит, что ускоряется и оборот в нашей промышленности. Если я продавал в месяц один раз, а теперь продал четыре раза, значит, я положил в карман прибыль не один, а четыре раза; это значит, что мы накапливаем в своей промышленности больше, ускоряем темп, ход развития своей промышленности. Во-вторых, со стороны капиталистических элементов, которые растут на этой почве, мы получаем добавочный доход в виде растущего налогового обложения на эти растущие капиталистические элементы. И вот эти два основных источника, которые мы получаем добавочно в свои руки, дают нам добавочные средства, за счет которых мы материально помогаем всем социалистическим формам против капиталистических, и в том числе деревенской бедноте {687}.
Такова была, следовательно, экономическая программа Бухарина между 1924 г. и второй половиной 1926 г. Она была построена на безоговорочном принятии смешанной экономики нэпа как подходящей переходной структуры, на которой мог развиться социализм. Он рассматривал экономику нэпа как двухсекторную систему, состоящую из общественного сектора (государственный, социалистический, или социализированный — называл он его попеременно) и частного сектора. Общественный сектор включал в себя компоненты, обычно называемые «командными высотами» — крупная промышленность, банки, транспорт, внешняя торговля, и, кроме того, Бухарин включал в него иногда еще два компонента: кооперацию и внутреннюю торговую сеть {688}. Включение кооперации в социалистический сектор было, как мы увидим, позицией, которую Бухарин теоретически обосновал и защитил, тогда как включение внутренней торговли в социалистический сектор зависело от степени его уверенности в относительно успешной конкуренции государственных и кооперативных органов с частными торговцами. Частный сектор охватывал мелкие крестьянские хозяйства, кустарное производство, частную торговлю и другие сферы частнокапиталистической деятельности. Это наводит на мысль, что тенденция Бухарина противопоставлять в качестве двух основных секторов государственную промышленность и крестьянское сельское хозяйство была неточной, потому что экономика, как он однажды заметил, больше напоминает «гигантский социальноэкономический салат» {689}. Однако подобное противопоставление отражало коренную двойственность системы.
Бухарин осторожно указывал на то, что двойственная система начала действовать полностью только в 1924–1925 гг., когда ограничения частного сектора были смягчены. Он пояснял, что с 1921 по 1923 г. разрушенный войной государственный сектор перестал быть уязвимым «оазисом» и стал «решающим фактором в нашей хозяйственной жизни», и это, подчеркивал Бухарин, с каждым годом становится все более бесспорным и очевидным. Хотя Бухарин представлял смешанную экономику как переходную систему, он утверждал, что она долгосрочна и пригодна на «десятилетия» {690}. И в течение перехода к социализму отношения между частным и общественным секторами должны были сохраняться и управляться путем использования полусвободного рынка, чье функцонирование будет меняться по мере осуществления регулирующих способностей государства.
