Взаимодействие двух секторов выражалось, по Бухарину, в обоюдном спросе и предложении. Деревенский спрос состоял из двух частей: крестьянину были необходимы прежде всего потребительские товары и простые сельскохозяйственные орудия; но по мере роста накопления в крестьянском хозяйстве оно будет тоже нуждаться в сложном производственном оборудовании, например в тракторах. Крестьянский спрос поэтому способствовал развитию всех отраслей индустрии, как легкой, так и тяжелой. В то же самое время прогресс в технологии крестьянского сельского хозяйства будет зависеть от наличия необходимой промышленной продукции, особенно удобрений и сельскохозяйственных машин {671}. Если взглянуть на этот процесс с точки зрения города, продолжает Бухарин, то обнаруживается, что государственная промышленность получает в обмен то, что ей прежде всего существенно необходимо: зерно и промышленное сырье; первое необходимо, чтобы накормить рабочих города и для экспорта за границу в обмен на нужное оборудование, а второе, чтобы обеспечить будущее промышленное производство {672}. Такая взаимозависимость работы двух секторов, думал он, разрешит главные затруднения в советском экономическом развитии — заготовку зерна и слабую покупательную способность внутреннего рынка.
Таковы были логические аргументы, которые Бухарин сформулировал для обоснования вызвавших дискуссию аграрных реформ 1925 г., которые распространяли нэп в сельском хозяйстве устранением большинства установленных законом барьеров для крестьянского сельского хозяйства {673}. Стержнем его программы было поощрение накопления в частных крестьянских хозяйствах и, следовательно, расширение деревенского спроса на промышленную продукцию и увеличение товарных излишков в сельском хозяйстве. Он надеялся, что крестьянский сектор сможет развиться от «потребительско-натурального к производящему товарному хозяйству». Это означало поощрение процветания всех слоев крестьянства, но особенно средних и зажиточных крестьян, а такую перспективу левые (чьи симпатии были только на стороне бедняков) считали политически опасной и идеологически неприемлемой. Защита Бухариным реформ отражала к тому же его этическое понимание «исторической задачи» большевизма. Цель партии, уверял он, состоит не в «равноправии в бедности», не «в том, что мы понижаем более зажиточную верхушку, а в том, что мы низы подтягиваем до этого высокого уровня». Критикуя левых, он добавлял: «Социализм бедняков — это паршивый социализм», «только идиоты могут говорить, что у нас всегда должна быть беднота» {674}.
Его самая существенная аргументация носила, однако, прагматический характер. Значительное увеличение деревенского спроса и рост продажи продуктов неизбежно, по крайней мере в самом начале, зависели от способности зажиточных крестьян к накоплению капитала и расширению производства. Но это были как раз те крестьянские хозяйства, чье экономическое развитие особенно было сковано законодательными ограничениями и произволом административной практики, сохранившимися после «военного коммунизма». Как объяснял Бухарин:
Зажиточная верхушка крестьянства и середняк, который стремится тоже стать зажиточным, боятся сейчас накоплять. Создается положение, при котором крестьянин боится поставить себе железную крышу, потому что опасается, что его объявят кулаком; если он покупает машину, то так, чтобы коммунисты этого не увидели. Высшая техника становится конспиративной.
Реформы должны были выправить эту ситуацию. Они должны коснуться всех слоев крестьянства, как ясно показал Бухарин в публичном заявлении, вызвавшем политический скандал 1925 г.: «В общем и целом, всему крестьянству, всем его слоям нужно сказать: обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство» {675}. Политика вынудила Бухарина отречься от лозунга «обогащайтесь», но не от его смысла. Как он сказал, «это была ошибочная формулировка… совершенно правильного положения». Это положение заключалось в том, что «мы не препятствуем накоплению кулака и не стремимся организовать бедноту для повторной экспроприации кулака» {676}.
Более широкая задача реформ состояла в «развязывании товарного оборота», что Бухарин определил как «генеральную линию нашей хозяйственной политики». Он был убежден, что расцвет торговли принесет в результате быстрейшее и надежнейшее экономическое развитие. Расширение емкости товарного рынка, увеличение общего объема товаров, ускорение их циркуляции между промышленностью и сельским хозяйством и внутри промышленности и сельского хозяйства «есть главный метод ускорения темпа нашей хозяйственной жизни». Это «давало бы простор наиболее полному развитию производительных сил» {677}. По этой причине должно было поощряться изготовление промышленных товаров вне государственного сектора. Реформы касались не только крестьянских хозяйств, но также и широкой сети мелких кустарных производств (изготовлявших множество различных товаров), развитие которых должно было способствовать росту общего национального дохода. Бухарин также настаивал на ввозе из-за границы промышленных изделий в случае, если надо удовлетворить внутренний спрос, так как импортный трактор, к примеру, может увеличить емкость внутреннего рынка страны и тем самым, возможно, стимулировать дополнительный спрос на советскую промышленную продукцию {678}.
Бухарин справедливо замечал, что его программа отличается от взглядов левых, которые делали главное ударение на производство, тем, что его программа имела в виду движение «от обращения (деньги, цены, торговля) к производству». В этом состояла сущность его страстно оспариваемой теории (которую мы более подробно рассмотрим ниже) «врастания в социализм через обмен». Как объяснял Бухарин в 1925 г., «ускорение оборота, расширение рынка, на этой базе расширение производства, отсюда — возможность дальнейшего снижения цен, дальнейшего расширения рынка и т. д. Вот путь нашего производства» {679}. Такая программа требовала, чтобы партия проводила политику в трех основных направлениях: она должна была провозгласить и решительно осуществлять аграрные реформы; восстановить нормальные условия торговли и свести к минимуму вмешательство государства, начиная с центральных рынков и кончая местными базарами; постоянно снижать цены на промышленные товары.
В 1924–1926 гг. споры по поводу основных вопросов революции часто сосредоточивались на неотложной, практической проблеме официальной политики цен. Соотношение между промышленными и сельскохозяйственными товарами не только было связано с перспективой крестьянских волнений, но и затрагивало вопрос о том, какой класс должен нести бремя индустриализации и до какой степени можно «выкачивать» средства из крестьянского сектора. В то время как Преображенский и левые требовали относительно высоких промышленных цен, Бухарин, в обоснование противоположной политики, выдвигал два аргумента.
Во-первых, он исходил из того (очевидно, в отличие от Преображенского), что крестьянский спрос на промышленные товары способен приспосабливаться к условиям. Более низкие цены повлекут за собой больший объем закупок и большую общую прибыль. Кроме того, низкие цены ускорят оборот капитала и позволят снизить себестоимость продукции за счет увеличения объема и рационализации производства. И, напротив, предупреждал Бухарин, политика искусственного завышения цен может иметь катастрофические последствия — уменьшит покупательную способность крестьянского рынка, поведет к повторению «кризиса сбыта» 1923 г. и, лишив промышленность ее рынка и сырья, приведет к «промышленному застою». Принятие плана Преображенского означало бы «зарезать курицу, несущую золотые яйца» {680}. Хотя Бухарин однажды заявил, что «было бы нелепостью с нашей стороны отказаться от использования нашего монопольного положения», в середине 20-х гг. он высказывался исключительно за «более дешевые цены в каждом последующем цикле производства», обещая, что источником более быстрого темпа промышленного развития явится не «карательная сверхприбыль», а «минимальная прибыль на каждую единицу товара» {681}.