Во-первых, ленинская модель империализма основывалась на понимании национального капитализма, заметно отличавшемся от бухаринского. Хотя Ленин также признавал процесс превращения капитализма свободного предпринимательства в монополистический капитализм, отмечая, что главное в этом процессе — «вытеснение… свободной конкуренции», тем не менее он в значительно меньшей степени был склонен делать вывод, что конкуренция и анархия производства вовсе перестали играть роль в национальном капитализме. Скорее, он доказывал, что монополизация части экономики усиливает «анархию, свойственную капиталистическому производству в целом». Он видел пеструю картину, «черты переходной эпохи» — «смену капиталистической свободной конкуренции капиталистическими монополиями» — и заключил, что «монополии, вырастая из свободной конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крутых противоречий, трений, конфликтов». По Ленину, мнение, что трестирование может уничтожить внутренние кризисы, есть «сказка буржуазных экономистов». Он поэтому гораздо сильнее, чем Бухарин, подчеркивал разложение и дряхлость неокапитализма, то есть занял позицию, значительно отличавшуюся от предложенной Бухариным концепции государственного капитализма, который был для того синонимом национального капитализма {158}. Нежелание Ленина, как в конечном итоге стал считать Бухарин, понять сущность государственного капитализма послужило причиной долгих разногласий между ними, которые начались в 1917 г. и продолжались в 20-е гг.
Второе существенное отличие касалось роли национализма в эпоху империализма. Аргументация Бухарина в работе «Мировое хозяйство и империализм» не находилась в противоречии с последующим подъемом национально-освободительного движения в колониях, о чем свидетельствует тот факт, что он впоследствии стал принимать это движение в расчет. Но в 1915–1916 гг. он был убежден, что при империализме экономический и политический национализм превращается в анахронизм (отсюда его привычка слово «национальный» заключать в кавычки). Эпоха империалистических войн, по его определению, есть насильственная перекройка «политической карты», ведущая к «краху самостоятельных маленьких государств». В этом отношении позиция Бухарина была сходна с радикальным интернационализмом Розы Люксембург, хотя вообще их теории империализма различались {159}.
То, что Бухарин не рассматривал антиимпериалистический национализм как революционную силу, было наиболее очевидной ошибкой в его первоначальной трактовке империализма: он не предугадал исторического развития в послевоенный период — мощной волны национально-освободительного движения. Ленин же, отчасти оттого, что он гораздо больше интересовался колониальными аспектами империализма, чем новой структурой национального капитализма, сконцентрировал свое внимание на возможности восстаний колониальных народов. В широкой интернационализации капитала он увидел фактор, способствующий крушению империализма, и назвал его законом неравномерности экономического и политического развития капитализма; действием этого закона объяснялись как интенсивная борьба за овладение колониями, так и возрастающее сопротивление колониальных народов {160}. Как он проницательно написал через несколько месяцев после завершения работы «Империализм, как высшая стадия капитализма»:
Но то, что мы… называем «колониальными войнами» — это часто национальные войны или национальные восстания этих угнетенных народов. Одно из самых основных свойств империализма заключается как раз в том, что он ускоряет развитие капитализма в самых отсталых странах и тем самым расширяет и обостряет борьбу против национального угнетения… И отсюда неизбежно следует, что империализм должен в нередких случаях порождать национальные войны {161}.
Давнее восторженное отношение Ленина к возможной роли национализма в колониальных и неколониальных районах отразилось после 1914 г. в его горячей защите лозунга национального самоопределения. Это неизбежно повело к конфликту между ним и Бухариным и другими молодыми большевиками, которые, так же как большинство радикальных марксистов, отвергали апелляцию к национализму как неуместную и немарксистскую. Открытая дискуссия началась в конце 1915 г. и приняла форму борьбы за главенство в журнале «Коммунист».
В первом (и единственном) номере журнала была помещена статья Карла Радека, восточноевропейского социал-демократа, близкого к большевистским эмигрантам. Воззрения Радека по национальному вопросу были подобны взглядам Розы Люксембург, Пятакова и, к тому времени, Бухарина. Ленин протестовал против точки зрения автора статьи и отказался сотрудничать в журнале, требуя его закрытия. Теоретические разногласия немедленно превратились во фракционность. В ноябре ленинский Центральный Комитет (в Швейцарии) лишил стокгольмскую группу — Бухарина, Пятакова и Бош — права автономной связи с Россией. В ответ на это стокгольмская тройка объявила о самороспуске как секция большевистской партии {162}.
В конце ноября тройка послала Центральному Комитету ряд документов по вопросам самоопределения и подвергла Ленина резкой критике. Было прямо заявлено, что этот лозунг «прежде всего утопичен (он не мог быть реализован в рамках капитализма) и вреден, как сеющий иллюзии». Империализм делает исторически возможным скорое наступление международной социалистической революции; подход к общественным проблемам как к национальным, «государственный подход», приводит к подрыву дела революции. Единственная правильная тактика — способствовать «революционному сознанию пролетариата», «непрестанно выводя пролетариат на арену мировой борьбы, постоянно ставя перед ним вопросы мировой политики». Хотя Бухарин и его друзья определенно исключили из своей аргументации «некапиталистические страны или страны с зачаточным развитием капитализма» (колонии, например), в целом они выразили резкое несогласие с тем, что Ленин провозгласил принцип национального самоопределения программным лозунгом {163}.
Продолжавшиеся разногласия приобрели во всех отношениях наибольшую остроту к 1916 г. Молодые большевики были оскорблены резким ответом Ленина на свою критику. Они напоминали ему, что «все крайние левые, которые хорошо разбирались в теории», выступали против лозунга самоопределения: «Неужели они все предатели?» Ленин, с другой стороны, считал их оппозицию в этом единственном спорном вопросе не только теоретическим вздором, но и проявлением политической нелояльности. Их идеи, обвинял он, «ничего общего ни с марксизмом, ни с революционной социал-демократией не имеют», а высказанная ими просьба открыть дискуссию отражает их антипартийную позицию {164}. Хотя Ленин считал Пятакова главным злодеем в споре о самоопределении {165}, его критика Бухарина была в равной степени резкой и бескомпромиссной. Переписка между ними только углубляла пропасть, а усилия других большевиков, направленные на примирение, еще больше раздражали Ленина {166}. Прибегая к несколько сомнительным доводам, он стал доказывать не только то, что отступничество Бухарина началось с Бернской конференции, но и что все более мелкие разногласия, которые возникали после 1912 г., включая дело Малиновского, были одного покроя: «Ник. Ив. занимающийся экономист, и в э_т_о_м мы его всегда поддерживали. Но он (1) доверчив к сплетням и (2) в политике дьявольски неустойчив. Война толкнула его к идеям полуанархическим» {167}.
