Однако, несмотря на все эти сдвиги, еще не произошло политических перемен, сравнимых по масштабу с экономической революцией 1929–1933 гг. Большевистская партия — ее главные органы и традиции — была по-прежнему центром системы; крупнейшие ее деятели (многие из которых были понижены в должности, но продолжали занимать ответственные посты) и ее по большей части досталинское руководство и кадровые работники еще оставались на сцене. В этом смысле кровавая чистка 1936–1939 гг. составляла вторую, политическую, стадию сталинской «революции сверху». Трехлетний террор, сопровождавшийся массовыми арестами и казнями и направлявшийся Сталиным и его свитой через посредство НКВД, нанес жестокие раны советскому обществу. Было арестовано по меньшей мере 7–8 млн. человек, примерно 3 млн. из которых были расстреляны или умерли от бесчеловечного обращения. К концу 1939 г. число заключенных в тюрьмах и отдаленных концентрационных лагерях выросло до 9 млн. человек (по сравнению с 30 тыс. в 1928 г. и 5 млн. в 1933–1935 гг.). Пострадала каждая вторая семья. Избиению подвергся каждый слой правящей элиты: политический, хозяйственный, военный, интеллектуальный и культурный ^{1357}!

Самый сильный удар был нанесен по партии. Из 2,8 млн. членов и кандидатов в члены, насчитывающихся в партии в 1934 г., был арестован по меньшей мере 1 млн. (антисталинисты наравне со сталинистами) и две трети из этого числа были расстреляны. Было уничтожено старое партийное руководство сверху донизу. Исчезли целые местные, областные и республиканские комитеты. Были арестованы 1108 из 1966 делегатов состоявшегося в 1934 г. XVII съезда партии, большинство из которых были расстреляны. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК в 1934 г. 110 были уничтожены или доведены до самоубийства. После убийства Троцкого в Мексике в 1940 г. из ближайшего окружения Ленина в живых остался один Сталин ^{1358}. Официальное объяснение террора заключалось в том, что все его жертвы являлись врагами народа, участвовавшими в разветвленном антисоветском заговоре и прибегавшими к диверсиям, государственной измене и покушениям. Наиболее подробно эти насквозь ложные обвинения излагались на показательных процессах старых большевиков в 1936, 1937 и 1938 гг., из которых наиболее важным являлся последний — процесс Бухарина ^{1359}.

Кровавая сталинская чистка представляла собой революцию, «столь же глубокую, сколь любой предыдущий сдвиг в России, хотя и в замаскированной форме» ^{1360}. Место уничтоженной большевистской партии заняла новая партия с иным составом и иным духовным обликом. Лишь 3 % делегатов последнего съезда (1934 г.), состоявшегося до чистки, вновь появились на следующем съезде в 1939 г. 75 % членов партии в 1939 г. вступили в нее после 1929 г., то есть уже при Сталине, и лишь 3 % состояли в ней до 1917 г. ^{1361}.

К концу 30-х гг. советский политический строй перестал быть в каком-либо смысле правлением или диктатурой партии. Скрываясь за фасадом организационной преемственности и официально проповедуемой лжи, Сталин сделался самодержцем и низвел партию до роли одного из орудий своей личной диктатуры. Совещательные органы партии: съезды, Центральный Комитет, а в конце концов даже и Политбюро — после 1939 г. собирались крайне редко. Да что и говорить: до смерти диктатора в 1953 г. у партии почти не было власти, а официальных полномочий было меньше, чем у государства ^{1362}.

Если далеко идущие последствия сталинской «революции сверху» представляются вполне очевидными, то ее внутренняя политическая история остается куда менее ясной. Отчасти в связи с общественными потрясениями и опасностями 1929–1933 гг. политика в высшем руководстве делалась теперь почти в полной тайне. Разногласия и конфликты тщательно скрывались от общественности за фасадом восторженного единодушия. Это обстоятельство, равно как и насильственная смерть почти всех виднейших деятелей и строгая цензура всего, что касалось истории Советского Союза, не дают нам возможности получить более полные сведения о политической истории 30-х гг. Многие важные эпизоды и проблемы все еще остаются совершенно неясными. Появилось, однако, достаточно свидетельств, опровергающих господствовавшее одно время представление, что после поражения Бухарина в 1929 г. не было попыток выступлений против сталинской власти. Эти свидетельства показывают, что к 1933 г. развернулась приглушенная, но судьбоносная борьба в самом Политбюро между теми, кого можно назвать умеренным крылом, и сталинистами, и что ее исход решился лишь в период сталинских чисток 1936–1939 гг. ^{1363}.

Платформа умеренной (или, если использовать ругательный термин Сталина «либеральной») группы сложилась в 1933 г. ^{1364}, но корни ее связаны с бедствием, постигшем деревню в начале 30-х гг. Даже в самом сталинском большинстве в Политбюро и ЦК разногласия возникли через несколько недель после изгнания Бухарина из рядов руководства. Источником их явился резкий отход Сталина от экономической платформы, благодаря которой он сколотил большинство и победил Бухарина. Сталинские мероприятия внезапно обратились серьезнейшей угрозой для режима со времен гражданской войны. Именно встревоженная группа членов Политбюро 2 марта убедила или заставила Сталина временно приостановить коллективизацию. Тогда некоторые члены Политбюро выступили против его попытки спасти свою репутацию, свалив всю вину за катастрофу на местных работников ^{1365}. Они-то знали, что это Сталин и его московские приближенные, а не местные кадры, заболели «головокружением от успехов» и затеяли яростное наступление на крестьянство.

Хотя эти первые трения в собственном сталинском Политбюро носили ограниченный характер, они отражали куда более широкое недовольство среди сталинистов, занимавших высокие партийные должности по всей стране, о чем свидетельствует разразившееся несколько месяцев спустя дело Сырцова — Ломинидзе. С. Сырцов был председателем СНК РСФСР и кандидатом в члены Политбюро, а Ломинидзе — членом ЦК и руководителем имевшей важное значение парторганизации Закавказья. Некогда они были ярыми сторонниками Сталина в борьбе против Бухарина, однако теперь их сильно потрясли последствия его нового курса. В середине 30-х гг. они обсудили в частных беседах в Москве сложившееся «катастрофическое положение» и начали каждый по отдельности распространять записки и убеждать партийцев в официальных органах прекратить насильственную коллективизацию и сократить капиталовложения в промышленность. Их предложения и критика сталинской линии были удивительно схожи с бухаринскими доводами 1928–1929 гг. Сырцов подверг критике «чрезвычайную централизацию» и «вопиющий бюрократизм» и пренебрежительно отозвался о хваленых промышленных объектах как об «очковтирательстве» и «потемкинских деревнях», а Ломинидзе, вторя Бухарину, обвинил режим в «барско-феодальном отношении к нуждам и интересам рабочих и крестьян» ^{1366}. Хотя Сталин легко разделался с обоими (в декабре из заклеймили как «двурушников», капитулировавших перед правым оппортунизмом, и сняли со всех постов), это не снижает значения их отчаянных протестов, которые явились знаком разочарования и недоверия, широко распространившихся среди первоначальных сторонников Сталина на всех уровнях ^{1367}.