Не менее поразительной оказалась и цена этого скачка в экономическую современность. Особенно для членов партии, но также и для многих рядовых граждан то было время неподдельного энтузиазма, лихорадочных усилий и добровольных жертв ^{1345}. Для большинства, в том числе для нескольких миллионов тех, кому были уготованы высылка, исправительно-трудовые лагеря и смерть, то было время страха, репрессий и нищеты. Концентрация ресурсов в тяжелой индустрии, искоренение частной промышленности и торговли, практический развал сельского хозяйства в годы коллективизации и эпидемия бесхозяйственности, вызванная плохим руководством, постоянными поломками, работающим на износ, неправильно используемым оборудованием и неумелыми работниками, на долгие годы оставили в жизни советского общества свой губительный отпечаток. В городах, которые пострадали меньше, резко сократился жилой фонд, а потребление мяса, жиров и птицы на душу населения в 1932 г. составляло лишь треть от уровня 1928 г. Фабрично-заводские рабочие потеряли право менять место работы без официального разрешения и подвергались тяжелым наказаниям за прогулы, а реальная заработная плата уменьшилась, возможно, на целых 50 % в начале 30-х гг. ^{1346}. Карточная система и очереди сделались обыденным явлением; товары широкого потребления почти совсем исчезли, сфера обслуживания сошла на нет.

Гораздо более тяжелые удары обрушились на деревню во время четырехлетней гражданской войны, известной всем как коллективизация. Великие революции почти всегда избирают своей жертвой какой-то класс общества — в данном случае то были 25 млн. крестьянских семей. Большинству из них не хотелось расставаться со своими жалкими полосками земли, инвентарем и скотом и превращаться в колхозников. Их силой заставила сделать это партия-государство, которая в дополнение к налоговому и административному принуждению прибегала к беспрестанным конфискациям, массовым арестам, ссылкам и вооруженным нападениям силами сельских активистов, присланных из города рабочих, милиции и даже армейских частей. Крестьяне отбивались, часто вступая в ожесточенные стычки с властями, иногда поднимая массовые восстания, но в основном обращаясь к традиционной форме протеста — уничтожению урожая и забою скота ^{1347}.

Характер этой борьбы был определен в январе-феврале 1930 г. Подгоняемые угрожающими указаниями Сталина и чисткой «правых», местные власти обрушили массовый террор как на кулаков, так и на середняков и бедняков. К марту была коллективизирована половина всех дворов (более 10 млн. семей). Масштабы разгрома, однако, заставили Сталина объявить временную передышку, что он сделал в примечательной статье, где обвинил местное начальство в перегибах и нашел у него «головокружение от успехов». Последовал массовый выход из колхозов, в результате чего процент коллективизированных дворов упал с 57,6 % в марте до 23,6 % в июне ^{1348}. Однако отступление это произошло слишком поздно для того, чтобы предотвратить катастрофу. Опубликованные в 1934 г. цифры показывают, что тогда пало более половины имевшихся в стране 33 млн. лошадей, 70 млн. крупного рогатого скота, свиней, а также две трети из 146 млн. овец и коз; в основном это произошло в период, который в одном официальном труде по истории пренебрежительно называется «кавалерийской атакой» января-февраля 1930 г. ^{1349}. На аграрную страну вряд ли могло обрушиться большее несчастье. Двадцать лет спустя поголовье скота все еще было меньше, чем в 1928 г.

Позднее, в 30-х гг. правительство возобновило наступление, действуя на сей раз осмотрительнее, но почти с таким же насилием. Репрессии «чрезвычайного размаха» все еще бушевали в деревне в 1933 г. ^{1350}. К 1931 г. было снова коллективизировано 50 % дворов, а к 1934 г. — 70 %. За ними скоро последовали оставшиеся хозяйства. Неравная битва окончилась, когда сопротивление крестьян было наконец сломлено искусственно созданным голодом 1932–1933 гг., — одним из жесточайших в русской истории. Забрав в свои руки скудный урожай 1932 г., правительство отказалось предоставить зерно деревне. Очевидцы рассказывают об опустевших деревнях, сожженных избах, товарных вагонах, в которых везли людей, высланных на север, о толпах вымаливающих подаяние голодающих крестьян, о случаях людоедства и неубранных трупах мужчин, женщин и детей. Короче говоря, они рисуют картину совершенно разгромленной и опустошенной деревни ^{1351}. В результате коллективизации погибло по крайней мере 10 млн. (а возможно, и много больше) крестьян. Примерно половина из этого числа погибла во время голода 1932–1933 гг. ^{1352}.

Когда все это закончилось, 25 млн. частных хозяйств были заменены 250 тыс. колхозов, находившихся под контролем государства и вынужденных поставлять ему значительную часть своего сильно уменьшившегося урожая по весьма низким ценам. Насильственная коллективизация была осью экономической революции Сталина и его крупнейшим нововведением. Никто из большевиков никогда не призывал к чему-либо, хотя бы отдаленно напоминавшему произошедшее в 1929–1933 гг. Все они рассматривали коллективизацию как форму высокопроизводительного сельского хозяйства, развивающуюся на позднейших этапах индустриализации. Никто из них не представлял ее себе средством заготовок сельскохозяйственных продуктов и примитивным орудием ударной индустриализации ^{1353}. (Восхищение, которое внушал Сталину Петр I, иногда наводит на мысль, что духовных предтеч его следует искать в истории царской России.) Почти любая иная сельскохозяйственная политика была бы более производительной и принесла бы намного меньше вреда. Но Сталин мог похвастаться одним достижением: он поставил под государственный контроль некогда самостоятельное крестьянство, составлявшее большинство населения, и сделал возможным нечто вроде самой настоящей «военно-феодальной эксплуатации». Статистические данные 1933 г. достаточно красноречивы: хотя урожай зерновых был на 5 млн. тонн меньше, чем в 1928 г., хлебозаготовки выросли вдвое ^{1354}.

С худшими крайностями индустриализации и коллективизации было покончено к 1934 г., после чего последовали два года относительной передышки и укрепления экономики. Одновременно, в начале 30-х гг. произошли значительные политические перемены, направление которых приводит на память афоризм Ключевского, относящийся к истории царской России: «Государство пухло, а народ хирел» ^{1355}. Насилие и милитаризация сопровождались ростом числа центральных бюрократических органов для управления расширяющимся государственным сектором экономики, надзором над множащимся населением исправительно-трудовых лагерей, контролем над деятельностью и передвижением граждан (была вновь введена паспортная система) и регламентацией интеллектуальной и культурной жизни. Началась также довольно странная трансформация идеологии партии-государства и социальной политики, по завершении которой было официально покончено с отмечавшими период 1917–1929 гг. революционным экспериментаторством, прогрессивным законодательством и равенством в области образования и права, в семейных отношениях, заработной плате и в общем социальном поведении. Их заменили традиционные, авторитарные нормы, знаменовавшие парадоксальный результат Сталинской революции — создание строго консервативного, сильно стратифицированного общества. Все более заметными становились и другие черты зрелого сталинизма, такие, как культ личности Сталина и фальсификация истории партии, официальное возрождение русского национализма, обеление царистского прошлого и отказ от многих положений марксизма ^{1356}.