П. И. Рычков выступал в роли ревностного поборника помещичьего барщинного хозяйства со строгим полицейским надзором за поведением и «домостроительством» крестьян, со всякими карами для «непокорных». Дальше трехдневной барщины и воскресного отдыха для крестьян как «разумных» мер, обеспечивающих сохранение крестьянского тягла, он не пошел. Этот предшественник Павла I, из опасения перед новой «пугачевщиной» издавшего пресловутый указ 1797 г. о трехдневной барщине, недалеко ушел от Волынского и Татищева.
А. Т. Болотов, ученый, агроном и пропагандист агрономических знаний, практик и теоретик дворянского предпринимательства, и не помышлял о каких-либо изменениях в положении крепостного крестьянства.
Нельзя не прийти к выводу, что даже эти передовые умы «просвещенного века» были так же далеки от мысли о каких-либо преобразованиях в деревне, как и составители инструкций своим управителям П. Б. Шереметев, Н. Г. Строганов, С. Гагарин, Ф. Удолов, М. М. Голицын, которые, наверное, с удивлением узнали бы о самой возможности существования какого-то крестьянского вопроса.
Следовательно, в интересующее нас время русских помещиков хоть в какой-то мере заняться крестьянской проблемой заставляла не столько экономическая необходимость, «леность» крестьян, сколько их «непослушание», «буйство» и опасения «грядущей беды». В те времена еще не было дворян, понимавших, что крепостная система предназначена для людей «тупых и недельных головой».
Обращает на себя внимание тот факт, что во второй половине XVIII в. даже промышленники — заводчики из купцов и крестьян, а тем более из дворянства — были не только далеки от попыток широкого применения вольнонаемного труда, но больше всего хлопотали о расширении крепостнических привилегий.
Крестьянский вопрос оказывал определенное влияние на передовые умы Эстонии и Латвии. В 1764 г. И. Г. Эйзен, пастор в Торпа (Эстония), выступил со своей работой «Наказ управителю» («Проект устройства господских имений в России…»), направленной против крепостничества, заявляя, что оно приносит вред и государству, и дворянству. Он полагал, что крестьянам надо предоставить личную свободу и передать землю, которую они обрабатывают. По мнению И. Г. Эйзена, крестьян следует перевести на денежную аренду и предоставить им право передачи своих усадеб по наследству; что же касается имений дворян, то их следует обрабатывать, прибегая к наемному труду.
Но Эйзен был далек от стремления к каким-либо радикальным изменениям, от решения вопроса о путях развития общества самими крестьянами. Все преобразования, по его мнению, должны быть проведены сверху, по инициативе самих помещиков.
Владелец имения Айзкраукле ландрат барон К. Ф. Шульц побывал в Петербурге и понял, каким ветром дует на берегах Невы в первые годы воцарения «ученицы» французских просветителей Екатерины II. В 1764 г. он выпустил для своих крестьян книгу на латышском языке «Законы для крестьян имений Айзкраукле и Римани», в которой установил нормы барщины, разрешил крестьянам подавать жалобы и после расчета с барином продавать продукты. Но это была лишь дымовая завеса, дань «просвещению» и просветителям, в частности Монтескье, на которого Шульц ссылался. Ландтаг 1765 г. хотя и призывал к «человечности» по отношению к крестьянам и восставал против тирании помещиков, но книгу Шульца расценил как дерзкий выпад против всего остзейского дворянства и ландтага, и Шульц поспешно отменил свои «Законы для крестьян».
Нельзя обойти молчанием то обстоятельство, что идеологи купечества также не могли пройти мимо вопроса о крестьянах, но их взгляды ничем не отличались от взглядов идеологов дворянства.
Отмечая тяжелое положение крестьян, причину этого М. Д. Чулков видел все в той же «лености» крестьян и считал необходимым строгий контроль барина над жизнью и деятельностью крестьян, а И. И. Голиков указывал, что просвещение крестьян вредно, так как образованные крестьяне «станут не такие послушливые», как темные, неграмотные, и резко выступал против обсуждения вопроса о возможном освобождении крестьян.
Но хотя даже «рачительные» хозяева, как правило, вряд ли представляли себе необходимость каких-либо серьезных изменений в положении крестьян, крестьянский вопрос все больше завоевывал умы. Он становится центральным в деятельности Комиссии по составлению Нового уложения. Он проникает в Московский университет, где весной 1768 г. И. А. Третьяков собирался читать лекцию на тему «Происходит ли наибольшая польза в государстве от рабов или от людей свободного состояния, от уничтожения рабства», а С. Е. Десницкий в «Слове о прямом и ближайшем способе к изучению юриспруденции», «говоренном» в июне того же года, указывал на косность и рутинность крепостнических порядков, на необходимость закрепления за крестьянами обрабатываемой ими земли в собственность (во второй половине XVIII в. это означало наследственное пользование крестьянами обрабатываемой ими помещичьей земли, de jure остающейся полной собственностью помещиков) и т. п.
Обращают на себя внимание несомненные элементы буржуазной идеологии, характерные для выступлений некоторых представителей «просвещенного века», стремившихся поставить и посильно разрешить крестьянский вопрос.
Считая право собственности на землю крестьян основой благосостояния государства, Д. А. Голицын связывал с ним расцвет науки и искусства в стране. Он горячо поддержал проект С. В. Гагарина, предлагавшего освобождать крестьян за выкуп в 250 рублей. Эта операция была под силу только состоятельным крестьянам, тем, «кто в силах покупать». Только они могли приобретать землю в собственность или брать ее в аренду.
Беарде де Л’Абей также подчеркивал огромное значение крестьянской земельной собственности, которая обусловит трудолюбие крестьян, привяжет их к земле, к хозяйству, будет способствовать хозяйственной инициативе крестьян и т. п.
Среди поступивших в связи с опубликованием «задачи» о собственности крестьян в адрес Вольного экономического общества сочинений имеются два (№№ 71 и 99), авторы которых предлагали буржуазный путь развития деревни. Один из них (№ 99) рекомендовал представить наследственную собственность на землю только крестьянам «хорошего состояния», имеющим полноценное хозяйство, а другой (№ 71) развивал мысль о том, что крестьянам надо передать в собственность землю уже хотя бы потому, что каждый человек о «собственном больше попечения имеет, чем об общем», и если не утвердить собственность, то люди не будут работать, «надеясь один на другого», ибо ничто так не стимулирует деятельность, «как имя и надежда собственности».
Идея собственности крестьян, характерная для Голицына, Поленова, Козельского и других, в туманной, смутной форме отражала зарождение элементов буржуазной идеологии.
Крестьянский вопрос проникает в литературу самых различных жанров. Писатель-разночинец М. И. Попов пишет «Анюту» (1772), М. Д. Чулков — «Пересмешника, или Славянские сказки» (1766–1769), В. И. Лукин — «Щепетильника» (1765) и «Задумчивую», Ф. А. Эмин — «Речь о существе простого народа» и «Адскую почту», Д. И. Фонвизин — «Кориона», «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке». В них речь идет о тяжелом труде и горькой участи крестьян, об их бесправии, о крестьянине — кормильце и защитнике отечества, об уме, терпении, выносливости, доброте, мужестве и трудолюбии крестьян.
Особое место в русской литературе той поры, отразившей столь жгучий крестьянский вопрос, занимает творчество Н. И. Новикова. В «Копиях с отписок», «Письмах к Фалалею», «Отрывке путешествия в ***» Новиков изобличает жестоких, алчных, тупых, спесивых, невежественных помещиков и противопоставляет им скромных и трудолюбивых, обобранных и униженных крестьян. С нескрываемой теплотою и симпатией он пишет о крестьянах, но даже у Новикова крестьяне полны смирения и кротости и очень далеки от понимания необходимости борьбы с крепостничеством.
По своему отношению к крестьянству к Н. И. Новикову примыкает украинский философ Г. С. Сковорода. Сын казака с полтавщины, он заявлял: «А мой жребий с голяками». В своих произведениях Сковорода бичевал дворянство и казацкую старшину, купцов и ростовщиков, духовенство и судей, обличая их в жадности, бессердечии, беззаконии, вымогательстве, «идолопоклонстве». Он всецело на стороне обездоленного и бесправного народа, труд которого является основой общественного благополучия. Но Сковорода был далек от призывов к борьбе с существующей социальной системой, с «рабским игом» и полагал, что изменения могут произойти только в результате морального совершенствования человека и человечества. Поэтому в творчестве Сковороды нет откликов ни на Колиивщину, ни на восстание Пугачева.
