Мартин долго тянул с предложением. Глупо в этом признаваться, но он подумал, что Юля откажет! Никогда и ничего не боялся. Никогда и ничего. Так страшно не было, даже когда после шести лет непрерывной борьбы врач со всей присущей, ну и что говорить… щедро проплаченной ему деликатностью, сообщил, что ходить Мартин не будет. Никогда. Мартин этому просто не поверил. И вот он ходит! Половая функция не восстановится. Никогда. С этим тоже живут… И вот под ним стонет просто невероятная женщина!

Он не признавал поражений! Потому что боролся. До того самого момента, как все эти поражения растворялись в прошлом. А он шёл вперёд с гордо поднятой головой и на своих двоих. «Сила. Воля. Решимость» – эти слова он повторил раз сто, прежде чем произнёс другие, более важные и значимые. Сердце грозилось выскочить из груди, пока Юля рассуждала о каких-то «неправильностях».

Он не верил своему счастью в момент росписи и ещё несколько дней после. Именно потому паспорт всегда был где-то рядом. Мартин смотрел на прямоугольную печать и не мог скрыть зарождающейся в душе эйфории. Юля стала необходимостью, как бы самонадеянно это ни звучало.

А потом произошёл треклятый семейный ужин. Глупая затея матери взяться за очередную попытку примирить давних врагов. Он не боялся расстановки сил, не боялся, что Юля испугается собственного решения, принятого в порыве эмоций. Боялся только того, что она не поймёт и не простит, ведь он ей так и не сказал самого главного…

Оказалось, что свою жену он недооценивал: её беспокоило совсем другое. Не его родственные связи с Астафьевым и даже не то, почему Мартин этот факт утаил. Она, оказывается, боялась потерять его доверие, боялась потерять связующую их гармонию. Это было неожиданно приятно, но дурацкая привычка сдерживать эмоции, не позволила ей что-то объяснить.

Примерно в этих мыслях он и провёл большую часть вечера, изредка выныривая из них, чтобы ответить на явный выпад. Казалось бы… всё обсудили, всё выяснили, а потом он позорно подслушал разговор Юли и Астафьева.

Заявление о том, что титул «барон» нравится ей куда больше, чем сомнительное графское происхождение Астафьевых, стал ударом ниже пояса. Мартин нервно растёр лицо ладонью и задушил первый порыв разобраться здесь и сейчас! Что уж тут сказать… задать интересующие его вопросы он не смог и гораздо позже, оставшись с ней наедине. А потом вдруг показалось, что задать их он не сможет никогда. Чтобы не нарушить шаткое равновесие. Чтобы никогда не узнать, что Юля думает на самом деле.

Астафьев, как всегда, всё испортил. Замолчать проблему не получилось. И именно в тот момент Мартин понял, что на самом-то деле, своё решение он принял уже давно. Решение идти до конца. С ней. А потому дал время. Им обоим. Время на то, чтобы всё переосмыслить и начать новую страницу истории, но уже без подводных камней. Потому он сейчас ехал к отцу. Потому ехал один.

Мартин оставил меня одну. Без объяснений и без права на реабилитацию. Я даже допускала, что у него были основания так поступить. В конце концов, у него тоже есть характер!.. Но так считать я могла час, два… три. Да что там… первые пару дней! Потом понимание иссякло, и осталась только вполне справедливая обида! Некстати вспомнились слова Астафьева, который что-то такое и предрекал. И вот я, действительно, осталась одна в огромном доме, со смешанными чувствами и совершенно растерянная!

Попытки увлечь себя работой не увенчались успехом. Мысли были заняты чем угодно, только не живописью. Единственное, что удавалось довести до конца, так это всё те же карандашные наброски. Вот только с портрета Мартин смотрел на меня с осуждением и упрёком.

На пятый день терпение лопнуло окончательно! Зародилось очень нехорошее желание сделать какую-нибудь подлость! Сдержаться удалось, хоть и с трудом.

Всё изменилось на седьмой день, когда я оказалась напугана. Ведь с Мартином могло что-то случиться, а у нас даже нет связи… И это показалось куда страшнее, нежели быть брошенной! В попытке прорваться сквозь личный «железный занавес» я посетила мастерскую, но заветного ноутбука, который однажды удивил меня своей работоспособностью, на месте не оказалось. Я осмотрела мастерскую снова, теперь уже более детально. Вот только, увы, средства связи раздобыть не удалось.

Поймав себя на том, что кусаю пальцы, я вспомнила тот самый разговор, который, по сути, и стал причиной сегодняшнего конфликта. Видеозвонок поступил от отца Мартина. Сперва представительный мужчина с благородной проседью в волосах внимательно рассмотрел ту смертную, что рискнула влезть в личные дела сына, затем он заинтересованно хмыкнул и только после этого представился. Немецкий барон с замысловатой, труднопроизносимой фамилией говорил осторожно и вкрадчиво. Он не утомлял рассказами о славных подвигах предков, не навязывалсвоё мироощущение, но, безусловно, оказался в не меньшем замешательстве, чем я сама. Портрет Мартина за моей спиной заставил барона заинтересованно вскинуть брови и улыбнуться.

Отвечая на замысловатые вопросы искренне и правдиво, я даже и заметить не успела, насколько увлеклась. Беседа всё больше походила на дружескую, а улыбка барона уже не казалась такой язвительной и привередливой. А под конец разговора он посоветовал не медлить и взять непутёвого сына в оборот.

– Родите ему ребёнка, Юлечка, – вздохнул пожилой мужчина. – После моей неосторожной попытки наладить личную жизнь сына, любое упоминание этой темы он воспринимает в штыки. Я же хочу наследников! А вы? Вы хотите иметь ребёнка от Мартина?

– Хочу, – решительно откликнулась я на, казалось бы, непростой вопрос. Причём, впервые чётко осознав, что эта мысль меня не пугает.

– Вот об этом ему и скажите. По возможности искренне – Мартин терпеть не может лицемерия.

– Передавать ему от вас привет?

– Ни в коем случае! – категорично открестился барон. – Сын жутко стесняется нашего родства и при возможности, с удовольствием бы от него открестился. Но мы все несём за собой некоторые обязательства…

– Но как же?.. А ваш звонок? – несколько растерянно пробормотала я.

– Мой звонок и любое упоминание о нём вы удалите из списка лёгким движением руки, – невозмутимо заверил барон.

– Но…

– Искренность, Юлечка… В основе здоровых отношений всегда лежит только искренность. Ну и, – мужчина игриво фыркнул, – малая доля инстинкта самосохранения.

Уже подводя черту под состоявшимся разговором, я поняла, что Мартина напрягало любое упоминание громкого унаследованного титула. Ему претили вытекающие из этого обязанности, и резала взгляд возможная выгода будущей жены. Барон заверил, что нужно дать Мартину возможность осознать мою значимость в его жизни. Нужно дать ему право сражаться за свободу выбора. Но ведь мужчины так долго раскачиваются, и порой их следует поторопить…

О своём желании иметь ребёнка, поистине искренне и открыто я заявила Мартину в нашу ближайшую встречу. Он выслушал меня и… стал использовать два презерватива сразу! По всему выходило, что старый хитрый барон обвёл меня вокруг пальца! Обиды не было, разве что недоумение, которое совсем скоро забылось, а вот сейчас вновь всплыло непотопляемым лайнером!

«Как давно ты знаешь?» – спросил Мартин, и с этого началось его отторжение. Он закрылся от меня, мельком упомянув что-то про «крайне неловкое положение»… А потом бросил.

«Бросил, но в своём доме» – язвительно напомнило подсознание существенный факт. «Оставил хозяйкой» – завило о себе самомнение и на этом, как ни странно, я решила остановиться. Страх отступил, а желание метаться, словно загнанный в клетку зверь, отпало.

Я оглянулась по сторонам, расправила плечи и мстительно сощурилась, точно зная, чем сейчас займусь. И потому уже в следующий час все, без исключения, картины, что таили свои «лица», увидели свет. Все. И даже та, которую хозяин мастерской так желал спрятать.

Однажды я спросила у Мартина, о чём он подумал, впервые увидев меня. Что же… теперь я знала ответ на этот вопрос. Теперь ответ стоял у меня перед глазами! И это было бледное, будто испуганное лицо… тонкие плечи, открытые ключицы. Это был сотканный из тумана палантин странного, сизого оттенка, на влажной от мороси палубе стояли босые стопы. Голову венчал пышный венок из веток папоротника и диковинных цветов. А в глазах застыло восхищение. Знал ли Мартин, что я испытываю в действительности или это лишь его впечатления?.. Такого ответа у меня не было. Но был другой. И в этом ответе человек, написавший мой портрет, знал об этой жизни чуточку больше, чем все остальные… А время вокруг него замедляло свой ход.