Мартин, так и вовсе окончательно потерял лицо. Он опустился в кресло и одним махом опустошил бокал виски, который до этого оставался нетронутым.

– Что ещё? Снегоход наверняка тоже имеется?!

– Вертолётная площадка, – поправил он, будто нехотя протолкнув виски в горло.

– А вертолёт?

– А вертолёт в ангаре, в двадцати километрах отсюда.

– Ну просто отлично! – зло рассмеялась я и, прихватив графин с водой, направилась в свою комнату. – И не ходи за мной! – пригрозила, хотя едва ли у Мартина были такие задумки.

В комнате я к собственному неудовольствию заметила, что «Беркут», над которым я работала весь день, куда-то исчез, а вместо него на мольберте расположился пустой холст.

– Очень кстати! – процедила я, застегнула в рубашке все, от первой до последней пуговички, и взялась за кисти. Вдохновение пёрло из ушей!

Следующие несколько дней прошли в глухой обороне, мы с Мартином никак не пересекались. Ночами я работала у мольберта, днём, измученная творческим опустошением, спала и набиралась сил. Учитывая, что выходить из комнаты я категорически отказывалась, еду приносили прямо в постель. Только вот романтики в этом не было. Также появилась одежда и набор средств для личной гигиены. Одежда пока была только домашняя, предельно комфортная.

По мере необходимости, отработанный холст менялся на новый, но я, как ни старалась, не смогла подловить, в какой момент это происходило. Подозреваю, что у Мартина была не только чуйка, но и камеры видеонаблюдения в помощь. Правда, обнаружить мне их так и не удалось, пусть и очень хотелось. А потом я перестала и писать – эмоции, наконец, отпустили. Вдохновение схлынуло, и я почувствовала дикую усталость. Так, словно из меня вытащили батарейку, и организм заработал в автономном режиме.

Проведя в добровольной тюрьме две недели, я вдруг поняла, что тоскую. А ещё вынуждена была признать, что идея с телефонной глушилкой оказалась не так уж и плоха. В конце концов, меня ведь это так раздражало… когда посреди разговора кто-то вклинивался своим бесцеремонным звонком и отвлекал от важных дел! Таких звонарей было пачками – сказывалась специфика работы, а вот времени, увы, очень часто не хватало. А чего стоят искры безумства в глазах, если не можешь найти телефон, а в мгновение, когда готов ответить, он вдруг замолкает?! Настоящее испытание! Здесь же я была предоставлена сама себе и тратила время в удовольствие!

Выждав для надёжности ещё несколько дней, хорошенечко выспавшись, да и просто провалявшись в постели, я, наконец, была готова признать, что уединение меня утомило. Мысли о Мартине придали ясному дню оттенки грусти. Из приоткрытого окна в комнату проникал сладковатый морозный воздух, а вид блестящего белого снега не мог не радовать, но отчего-то… не радовал! Пора было выбираться из норы и признаваться, что вспылила напрасно. Возможно, придётся всё свалить на гормоны… А впрочем, никому я и ничего не должна! Кажется, так в этом доме принято…

Оказавшись в гостиной, я поняла, что с факелами всё это время меня не искали, и едва ли кто-то ждал, пока снизойду до прощения. Бросив быстрый взгляд в сторону излюбленного подоконника, отвести его так же торопливо я уже не могла, пришлось подойти и тоскливо вздохнуть… Этот вид мне никогда не надоест…

А вот к Мартину я поднималась нарочито медленно, искренне рассчитывая, что он, как делал всегда, выйдет навстречу. Вот только никто ко мне не спешил! А совсем скоро даже стало понятно, почему: спальня была пуста, тренажёрный зал – тоже. Дверь кабинета оказалась, как всегда, закрытой, а вот мастерская… Вход в мастерскую находился прямо в спальне. Прежде я бы ни за что не посмела войти без разрешения… но сегодня дверь была распахнута. Через эту дверь в комнату струился яркий свет – в мастерской окна были огромными и никогда не закрывались. Штор попросту не было. У мольберта стоял высокий стул, чем-то похожий на барный. Я провела кончиками пальцев по его спинке и улыбнулась собственным ощущениям: словно ступала по заповедной территории. Меня одолел азарт первооткрывателя, и я с интересом осматривалась кругом.

Белые стены, зеркала, светильники, встроенные в потолок. Всё было направлено на то, чтобы максимально расширить пространство. Здесь пахло деревом и краской, в одном углу я обнаружила лён для холста. На столе у дальней стены в безупречном порядке были разложены тюбики с краской. Стики с акварелью нашлись в широкой палитре по номерам. Хотя я с трудом могла представить Мартина с акварелью, но краски точно были востребованы! А вот этюдник скучал в стороне. Корпус из тёмного дерева был украшен резными вензелями с вкраплением золота.

Картины в основном стояли на полу, «лицом» к стене. Отдельное место занимали материалы для подрамников. Было удивительно узнать, что Мартин мастерил их сам. А вот папка для набросков нашлась прямо на полу. В неё, в отличие от картин, я заглянуть не стеснялась, потому что художники имеют вредную привычку таким образом «записывать» свои мысли. А мысли, как известно, расскажут о человеке куда больше, нежели показательные экземпляры коллекции.

«Мысли» Мартина мне нравились. Их он традиционно зарисовывал углем. Росчерки были достаточно уверенные, шлифовка мягкая, тонкая. Чаще попадались пейзажи, но была и абстракция. Меньше оказалось портретов. Всего четыре. На двух из них незаслуженно, как я считаю, красовался Марк Анатольевич. Хотя на изображениях он очень обаятельно улыбался и в целом выглядел неплохо. На рисунках мужчина сидел в профиль, традиционно смотрел вдаль, но настроение… атмосфера в момент написания передавалась просто невероятно! Внезапно укололо лёгкое чувство зависти: написать мой портрет Мартин так и не предложил…

Я положила папку на место и всё же вернулась к картинам. Времени, чтобы их рассмотреть было недостаточно, но озаботило другое: моих работ среди них не было. Я окинула мастерскую сосредоточенным взглядом, и не обнаружила ни единого места для хранения.

– Интересно… – фыркнула я сама себе.

Чувство лёгкости вызвало желание сделать несколько танцевальных па и резво покружиться на месте. А остановиться заставили прозвучавшие аплодисменты. Череда вызывающе громких хлопков временно лишила ориентации, а, вскинув взгляд, в дверях я разглядела Марка… Анатольевича.

– А ты быстро освоилась, – приветливо улыбнулся он, но войти не спешил, так и мялся в проходе.

– И вам добрый день. А где Мартин? Я не могу его найти… – сделала я попытку сократить общение до минимума.

Марк скривил губы, приноравливаясь к ответу, разглядывал меня при этом пристально и с откровенным интересом.

– Мартин уехал, – наконец, доложил он и я опешила.

– Уехал? – глупо переспросила. – Но когда?

– Дня четыре назад… – сказал он навскидку и уставился на меня. – А ты неплохо выглядишь.

– Неплохо для чего? – усмехнулась я, проходя мимо.

Марк прикрыл дверь, ведущую в мастерскую.

– Мартин сказал, что ты в творческом запое. Обычно такие игры не проходят бесследно, – поделился он наблюдениями, я же в первый момент даже не нашлась что ответить, за что, собственно, и получила: – И, кстати, он не любит, когда кто-то входит в мастерскую без спроса.

– Вот как? Впервые об этом слышу! – «мило» улыбнулась я, излишне старательно растягивая губы.

– Думаешь, вытащила свой счастливый билет? – как-то невзначай бросил Марк мне в спину, пока мы спускались по лестнице.

Я не стала оборачиваться, хотя ощущать на себе его взгляд становилось неприятно. Полюбопытствовала совершенно нейтральным тоном:

– Это ты о чём?

– Я о том, что ты себя чувствуешь здесь хозяйкой.

– А ты? – улыбнулась я, устроившись с ногами на диване. – Кем себя здесь чувствуешь ты?

Марк сел недалеко от меня в кресло, что обычно занимал Мартин. Это покоробило. Снова. Точно как в тот день, за столом…

– Я друг, – как-то замялся он, и пришлось понимающе кивнуть.

– А ведёшь себя как брошенная жена, – насмешливо заметила я и склонила голову набок, наконец, рассматривая его.