— Узнайте.
— Господи, да ведь это невозможно!..
Попугай снова завопил, повторяя все те же слова; он вопил, как заведенный.
Офицер совсем озверел:
— Заставьте его замолчать!
— Я не могу… Я не знаю как. Вы должны понять… — Голос профессора дрожал; его лоб покрылся испариной.
Офицер вдруг шагнул к клетке.
— Сейчас он замолчит! А вам придется ответить за его слова.
Офицер открыл клетку, схватил попугая за шею и швырнул на диван — туда, где лежал кот, светясь в сумерках зелеными глазищами. Кот опешил, но быстро сориентировался, сгреб попугая и мгновенно исчез за полуоткрытой дверью.
Мрак черным потоком хлынул в комнату. Профессор хотел удостовериться, что не спит. Нет, это не сон, когда стоишь у книжной полки, это не сон, когда видишь предметы, когда слышишь биение своего сердца, когда кругом реальность — запах немецкой сигареты, голые сучья за окном.
— Вам придется ответить за слова попугая, — повторил офицер.
— Вы, наверное, шутите…
— Мне не до шуток, — сказал офицер. — Я вижу, вы не верите в нашу победу. Сами громко сказать об этом не смеете, и решили обучить попугая, чтобы он повторял ваши мысли, а вы тем временем ухмылялись. Вы меня не проведете. Я разгадал ваш гнусный замысел.
— Абсурд! — воскликнул профессор. — Я протестую!
— Вы протестуете? — удивился офицер.
— Вот именно! Я не учил попугая! Я только что купил его на рынке.
— Хорошо, — сказал офицер. — Найдите прежнего владельца и приведите сюда. Пускай он засвидетельствует, что сегодня продал вам попугая. Тогда я сниму свое обвинение.
— И обвините его!
— Сперва вы его найдите, а как с ним поступить — буду решать я. Мне важно убедиться, что вы не лжете.
— А если я его не найду?
— Подвергнетесь наказанию за оскорбление личности фюрера.
— Но я же не оскорблял.
— Сейчас ровно четыре. Даю вам двадцать четыре часа. Если за этот срок вы не сумеете найти того человека, пеняйте только на себя.
Офицер закурил сигарету и вышел из кабинета, оставив после себя клуб дыма, который приближался, извиваясь, словно злой дух. Комната наполнилась тревогой. Угроза росла, ширилась, заполняла сердце и ум. Часы отсчитывали тяжелые секунды. У него оставалось неполных двадцать четыре часа.
Надо было что-то предпринимать, но он не знал, что. Его взгляд блуждал от вещи к вещи, в поисках ответа или совета. Он видел блестящие корешки книг; да, книг было очень много, но они не могли помочь. Надо спасаться, а как?
На подоконнике стояла пустая птичья клетка. Проклятый попугай! Проклятая жизнь! Почему все пошло кувырком? Кто мог знать, что пестрый, прекрасный попугай принесет беду?
За стеной раздались шаги. Офицер ходил по комнате. Конечно, он не шутил. Он не похож на шутника. Значит, остается найти того, с рынка. Поскорее на рынок! Может быть, старик еще там…
Стряхнув оцепенение, профессор надел пальто, шляпу и схватил трость. Во дворе он увидел останки попугая: на земле лежала кучка зеленовато-оранжевых перьев. Вот что осталось от красавицы Джульетты! У забора облизывался кот. Феликс отменно пообедал. Теперь он мурлыкал — сыто, сонно.
Пес вылез из конуры, и профессор спустил было его с цепи, как делал каждый раз, уходя из дому. Нет, нельзя. Офицер сказал: «Позаботьтесь, чтобы собака всегда была на привязи». Теперь настоящий хозяин здесь не он, а офицер. Это надо понять сразу и не делать ошибок, потому что последствия могут быть еще ужасней.
Профессор остановился на улице и смахнул платком пот со лба. Он задыхался, дышал часто и через силу. Трость звонко стучала по тротуару. Прошли немецкие солдаты. Их силуэты растворились в тумане. Лица прохожих всплывали навстречу тусклыми пятнами. Уже приближаясь к рынку, он осознал, что не поздоровался со знакомыми, не узнал их. Нехорошо. Они могли обидеться. А может, они тоже его не узнали? Ах, неважно. Теперь важно другое. Почему ему так жарко? Видно, слишком рано он надел демисезонное пальто. Осень нынче теплая. Листва на деревьях не везде опала, хотя листья уже шуршат под ногами, пристают к подошвам. Поскользнувшись на листе, он едва не упал. Хорошо, что захватил из дому трость. С ней на улице как-то смелее. Шаги крепче. Куда же он идет? Как это — куда? Искать старика, который продал ему попугая. Искать? Он как золотоискатель в пустыне… Как все глупо: попугай, клетка, офицер… Какой-то идиотский парадокс! А может, офицер все-таки шутил, может, он любит вот так пошутить? Шутил? Нет! Его лицо — тощее, бледное, замкнутое — напоминало лица фанатиков на средневековых гравюрах. От фанатика всего можно ожидать.
Рынок опустел. Посиневшие от холода и сырости бабенки еще переминались у прилавков, заваленных старым, никому не нужным барахлом. Старика не было. Профессор тщетно искал его. Конечно же, надеяться не стоило — как его здесь найдешь? Старик продал попугая и ушел — домой или в кабак. Бог знает, куда он мог деться. Профессор стал расспрашивать про него, пытался узнать адрес. Одна бабенка вспомнила, что старик живет на Дубовой, в зеленом доме со ставнями. Да, она знала старика, однажды что-то у него купила. Ну, теперь найти просто: профессор направился на Дубовую улицу — она была за парком, в котором он обычно гулял.
На Дубовой был только один зеленый дом со ставнями. Профессор постучался, и ему открыла женщина в переднике. Лицо у нее было усталое, глаза недоверчиво глядели на чужого человека. Услышав вопрос, женщина зло ответила, что старик уже полгода как съехал, а куда — она не имеет понятия, и резко захлопнула дверь. Профессор на минутку постоял, рассуждая, что ему делать. Продолжать поиски? Но это ведь безнадежно. Он не знал ни имени, ни фамилии. Какой смысл блуждать по городу, когда не знаешь даже, как спрашивать? Не разумнее ли вернуться домой и поговорить с офицером? Ведь, очень возможно, он только шутил, хотел поиздеваться. Какой оккупант упустит такую возможность? Неужто он говорил всерьез? Нет, тут какое-то недоразумение, дурацкая шутка. Надо еще раз поговорить с офицером и все выяснить. Он должен понять, что никакого оскорбления фюрера не было; что попугай, в конце концов, — это не он; что человек может отвечать только за самого себя; что случай глуп и смешон и не дает оснований для обвинения. Неужто у офицера не хватит ума, чтобы это понять? Неужто он совсем отвык логически думать?
Туман на улицах сгущался. Кое-где в окнах горел свет — сумерки прочно опустились на город. Туман висел меж голых древесных сучьев. Окна его дома были темны. Офицер куда-то ушел. А может, он спит? В доме царила тишина. Профессор постучался к офицеру. Никто не ответил. Он попробовал открыть дверь, но она была заперта.
Повесив в передней пальто, профессор вошел в свой кабинет и свалился в кресло: ноги подкосились от усталости. С час он сидел в темноте, прислушиваясь к звукам, долетавшим с темной улицы. Изредка во дворе лаял пес или проезжала машина за окном. Где-то в тумане каркали вороны.
Отдохнув, он зажег свет и затянул шторы. На подоконнике все еще стояла пустая клетка. Профессор вынес ее во двор и швырнул за поленницу. Теперь, когда клетки в комнате не стало, мысли реже возвращались к попугаю и офицеру. Он поставил чай и, поужинав, попытался заснуть. На этот раз бессонница особенно сильно мучала его. Шли часы, а сон все отступал. Он встал, надел халат и сел почитать. За книгой ночные часы казались короче.
В комнате громко тикали часы; стрелки показывали, что уже далеко за полночь.
Он проснулся на рассвете; в щель между шторами сочился серый свет. Книга лежала на полу. Он поднял ее и распахнул шторы. Улица была пустынна. Туман все еще обволакивал город. Внезапно он вспомнил вчерашнее происшествие и улыбнулся. На свежую голову это казалось дурацким фарсом и страха не вызывало. Офицер, вероятнее всего, уже все забыл.
Умывшись и позавтракав, он стал собираться в город, чтобы навестить в больнице дочь, по которой соскучился. Ему казалось, что ее нет дома очень давно, хотя на самом деле она хворала только вторую неделю. Будь в больнице питание получше, она бы сразу выздоровела. Ничего не поделаешь — военное время. Но война ведь не будет продолжаться вечно; уже ясно, что немцы терпят поражение. Конечно, они не хотели в этом признаваться; они обманывали себя и других, все еще болтая о победе.
