В тот вечер они долго гуляли по окрестностям городка. Рита ждала: Арвидас ей что-то скажет, а он не решался. Он мало говорил и много курил. Его глаза приугасли, а чисто выбритое лицо (теперь он брился каждый день) было неподвижно.

Небо обложили тучи, с озера подул холодный ветер, он шуршал в темноте высохшими листьями. Они тихо шли по дороге; они знали, что это последняя их прогулка. Следующий день будет другим, им больше не бродить на яхте по озеру. Яхты будут стоять, прижавшись к пустынному деревянному причалу, стуча о мостки, если подует ветер, и их мачты будут голые, без парусов.

Он сжал ее руку.

— Завтра, в половине шестого…

Рита остановилась. Она заглянула ему в глаза. Но он ничего не ответил.

Настал серый, туманный день — день расставания. Воздух был влажным, на землю падали мелкие, едва заметные капли дождя, и дышать стало трудно, словно над болотами и топями повисли ядовитые, удушливые испарения. Глухо рокотали канавокопатели, медленно продвигаясь вперед и вываливая в стороны черную, мокрую землю, воняющую илом и гнилостью. С неба доносилось журавлиное курлыканье — выстроившись клином, птицы тянулись на юг, покидая края, где повеяло осенью.

Арвидас взглянул на часы: шестой час. Он торопливо зашагал к мотоциклу, чавкая по мягкой земле, в которой увязали ноги в резиновых сапогах. Он слишком долго задержался здесь, но иначе не мог. Теперь приходилось спешить. Арвидас, запыхавшись, подбежал к мотоциклу и сломя голову помчался в городок. Еще двадцать минут… Он успеет. Но на подъеме мотор мотоцикла угрожающе зачихал и заглох.

Черт подери, этого еще не хватало! Выругавшись, он слез с мотоцикла и стал ковыряться в раскаленном моторе, обжигая пальцы. Надо же было ему сейчас заглохнуть!.. Черт бы побрал этот мотоцикл! Проклятая техника! Он яростно нажимал на стартер. Вдруг мотор застрекотал снова.

Арвидас пустил мотоцикл на полном газе, рискуя сломать себе шею, но, когда он влетел на площадь городка, автобуса там уже не оказалось… Отказываясь верить тому, что автобус ушел, Арвидас стоял на месте и растерянно глядел на опустевшую площадь. Его плечи ссутулились, пальцы выпустили руль. Мотоцикл подрагивал: глухо стучал мотор. Площадь была пуста.

Пальцы Арвидаса лихорадочно стиснули руль; на сумасшедшей скорости он пролетел по площади. Мотоцикл рычал. Арвидас несся, снедаемый одной мыслью: догнать автобус, увидеть Риту. Он должен ей  ч т о - т о  сказать. Он уже все решил за ночь без сна, за длинный рабочий день. А догнать автобус нетрудно.

Мотоцикл ревел, рычал, дрожал, подскакивал на выбоинах, бешено летел по дороге. Люди испуганно шарахались в стороны, у Арвидаса рябило в глазах.

Дорога бежала лесом. За поворотом показался медленно ползущий автобус. Арвидас отчетливо видел его желтый, пыльный зад, синеватый, выхлопной дымок, замурзанное окно.

Стремительно приближаясь к автобусу, Арвидас стал сбавлять скорость. Он ехал все медленней и медленней, уже не стараясь догнать Риту, уже не желая этого; потом остановился совсем и уперся ногами в неровную каменистую дорогу.

Автобус быстро удалялся и наконец исчез за пригорком.

Арвидас закурил сигарету. Он курил, жадно затягиваясь дымом, пока от сигареты почти ничего не осталось. Тогда он швырнул окурок и развернул мотоцикл.

Теперь Арвидас ехал медленно, он никуда не спешил, глядя на пляшущую стрелку спидометра, и ему чудилось, что это бьется его сердце.

С серого неба хлынул дождь. «Такой короткий август», — подумалось ему.

Дождь лил все сильней, ветер сыпал капли прямо в лицо, бил по глазам. А он все ехал и ехал под темным дождем, слыша лишь гул леса и однообразный рокот мотора. Казалось, конца не будет этому пути.

Дарюс упал на тротуар, и тогда тот, что пырнул его ножом, бросился бежать в страхе. Вначале были злоба и ярость (три удара, один за другим), а потом убийца понял, что ему угрожает опасность, и, внезапно протрезвев, бросился в темноту переулка, залитую летевшим вслед криком.

Бежал он быстро, громко сопел, не выпуская ножа, и страх бежал с ним из улицы в улицу. Почувствовав, что никто за ним не гонится, он остановился и швырнул нож; большой складной нож упал где-то у вонючей помойки.

Остановился автобус. Он прыгнул туда. В автобусе дремали запоздалые пассажиры; никто даже не повернул головы. Кондукторши не было. Он нашарил в кармане несколько монет, бросил в кассу и попытался оторвать билетик, но все не мог схватить тоненькую бумажку — пальцы вдруг одеревенели. Лицо тоже застыло; в темном квадрате окна отражалось что-то странное, вроде пластмассовой маски. Он испугался своего лица — незнакомого, чужого, обреченного.

Автобус остановился на краю города. Последние пассажиры вышли и разбрелись по домам. У него больше не было дома, и он не знал, куда идти, стоя посреди ночи на мокром, черном асфальте под холодным осенним небом. Ветер развевал полы плаща, ерошил волосы. Несколько капель упало на лицо; он вздрогнул, как от удара. Пот еще не успел высохнуть, но его все сильней трясло.

По темным стволам деревьев полоснули фары машины. Опасность! Прыжок через канаву — и его спрятала ночь. Красные тормозные огни исчезли за поворотом.

Он вытащил сигареты, закурил. От табачного дыма закружилась голова. Он вспомнил кафе. Там он курил в последний раз, сидя перед Дарюсом, когда тот сказал: «Регина тебя больше не любит. Ты это знаешь. А со мной она — ничего!» Дарюс цинично рассмеялся, а он совсем взбесился от этого смеха и, выпив полный бокал, спросил: «Значит, ты вчера был у нее?» Дарюс отрезал: «Может, и был. Твое какое дело?» Он скрипнул зубами: «Регина, ведь этот баран врет?» Она презрительно хихикнула: «Оба вы — бараны. А ты уж — точно». Он швырнул бокал об пол и крикнул: «Шлюха, захватанная! Как дверная ручка». Ему пришлось заплатить за бокал, и их выдворили из кафе. Уже на тротуаре Регина крикнула ему в лицо: «Извинись передо мной, а то плюну в рожу!» Дарюс схватил его за отвороты: «Извинись! Слышишь?» Он толкнул Дарюса. «Что вы вчера делали?» Дарюс снова ухмыльнулся: «Ага, тебе интересно! Спроси у Регины. Она тебе расскажет». Тогда он взревел: «Ах вот как!» и замахнулся ножом.

Его трясла отвратительная нервная дрожь. Закурив вторую сигарету, он отошел подальше от дороги, в сосновый бор. На дороге зарокотал мотоцикл. Может быть, его уже ищет милиция. Но в лесу легко спрятаться.

Внезапно хлынул холодный дождь, и лес наполнился тихим шелестом капель. Капли падали на разгоряченное лицо, смочили высохшие губы. Поначалу он даже обрадовался: дождь исподволь прояснял сознание, смывал остатки опьянения, как пыль с тела. Но, постепенно трезвея, он все отчетливей понимал, что случилось так недавно, какой-нибудь час назад, и снова страшная дрожь трясла его. Зубы стучали. Он не смог их сильней сжать, потому что тело уже его не слушалось.

А дождь хлестал не переставая. Волосы намокли, плащ промок, и вода сочилась сквозь пиджак и рубашку. Толстый ствол сосны плохо охранял от дождя, ветер швырял капли со всех сторон.

Он пустился бежать по лесу — где-то здесь должны быть дачи, теперь пустые, потому что лето давно кончилось, — все вернулись в город. Из мрака вдруг вынырнули очертания дома. Ни огонька. Окна заколочены. Ни собаки, ни человека. Неуютный дом и неумолчный шелест дождя.

Он потрогал дверь: заперта. Терраса тоже на запоре. Выломать дверь? Слишком рискованно. Завтра на рассвете кто-нибудь пройдет мимо, увидит, что дверь выломана, и сообщит владельцу.

Он решил иначе — оторвал доску от окна, разбил стекло и скользнул в дом. В комнате было совершенно темно. Пахло яблоками и влажной пылью. Где-то, конечно, был выключатель.

Чиркнув спичкой, он сразу же увидел то, что искал, и зажег свет. В электрическом свете комната казалась теплой и обманчиво приветливой; мебели почти не было. У стены стояла старая раскладушка, в углу на полу были рассыпаны яблоки.

Его нога за что-то зацепилась. Он вздрогнул и, нагнувшись, увидел на земле сломанную детскую игрушку — голубой жестяной грузовик.