После этих слов Наташи мы все улыбнулись. Пушкин из сахара и яблок?

— Возвращаясь с прогулок, — продолжала Наташа, — на даче долго беседовали по вечерам, долго остававшимися белыми, светлыми. Пушкин любил пешие прогулки. Николай Дмитриевич Киселев, приятель Александра Сергеевича по Москве, даже называл Пушкина капитаном пехоты. Однажды, гуляя, Пушкин дошел до Петербурга.

— Сколько было верст до Петербурга? — поинтересовалась Вика.

— Двадцать три.

— Может быть, Пушкина все-таки кто-нибудь подвез? — улыбнулся я. — Александра Россет во фрейлинской карете?

«Своенравная Россети в прихотливой красоте все сердца пленила эти, те, те, те и те, те, те…» — вспомнил я веселый экспромт о фрейлине императрицы Александре Осиповне Россет, жившей в Ц. С. в то же время, что и Пушкин. Женщине изящной, красивой, литературно образованной, дружбой с которой очень дорожил Пушкин. Экспромт он написал мелком на зеленом сукне. Кстати, свидетелем этой записи был Н. Д. Киселев.

— Однажды Пушкина действительно подвезли, — улыбнулась в ответ Наташа. — Дворцовые ламповщики. Они должны были доставить в Петербург на починку подсвечники и лампы. Пушкин встретился с ними в дворцовом парке, разговорился и так, за беседой, оказался в Петербурге.

Мы прошли гостиную, столовую, комнату Натальи Николаевны, где она или занималась вышиванием, или переписывала некоторые рукописи мужа. На столе стояла маленькая, с ситцевым рисунком, фарфоровая чернильница с крышечкой. Крышечка была поднята: чернильница ждала Наталью Николаевну, чтобы она присела к ней в домашнем льняном платье. Такие девичьи льняные платья Наталья Николаевна носила дома в Полотняном Заводе и по утрам в Царском Селе на даче, где были парусно хлопающие занавески и неожиданные клавиши половиц. Прочитали теперь кажущийся забавным документ, как вести себя при холере, в частности натощак не выходить из дому, пить сбитень, а ерофеич не пить. На государя надеяться, но самим не плошать.

— Поднимемся в кабинет к Александру Сергеевичу, — сказала нынешняя хозяйка дачи, и мы вслед за ней поднимаемся по узкой деревянной, чуть закругляющейся лестнице на «верхнюю палубу». Наташа поднимается изящно, красиво, слегка придерживая длинное бело-голубое платье.

Своенравная Россети часто приходила к Пушкину именно поутру. И Пушкин ценил ее приходы, а Наталья Николаевна завидовала Россет, ее уму и желанию Пушкина беседовать с ней.

— Наговорившись с ним, — вспоминала позже Александра Осиповна, — я спрашивала его: что же мы теперь будем делать?

— А вот что! Не возьмете ли вы меня прокатиться в придворных дрогах?

— Поедемте.

И ехали. Пушкин впереди на перекладине верхом.

И мне подумалось, что сейчас хозяйка дачи была уже не Натальей из печальной песни о поэте и его жене, а своенравной Александрой Россети.

Вокруг бело-голубой Натальи все это легко придумывалось, потому что она была заряжена этим домом, его жизнью, его людьми, его вечно живыми и как-то обновляющимися для нас событиями.

С каждым годом события, связанные с Пушкиным, по всеобщему впечатлению, приобретают все больший размах, большую силу и большую в них необходимость. Не возрастающее любопытство или даже любознательность — возрастающее желание чистого и неизменчивого.

Адам Мицкевич сказал:

— Пуля, поразившая Пушкина, нанесла интеллектуальной России ужасный удар… Ни одной стране не дано, чтобы в ней больше, нежели один раз, мог появиться человек, сочетающий в себе столь выдающиеся и столь разнообразные способности.

Кабинет Пушкина. Его описывала Россет в воспоминаниях — большой круглый стол перед диваном. На столе — бумаги и тетради, простая чернильница и перья.

Все так и было.

Большой круглый стол перед диваном, простая чернильница, перья. Бумаги, тетради. Россет еще добавляла: тетради часто несшитые. Между прочим, Пушкин в то время мог уже писать не гусиным пером, а металлическим, потому что металлические перья начали появляться в Европе с 1830 года. Имеются коллекционеры, располагающие этими негусиными перьями времен гусиных перьев. Например, Владимир Телешов, который недавно демонстрировал уникальную коллекцию на выставке в Политехническом музее. Эту коллекцию, насчитывающую 2000 перьев, начал собирать более 100 лет назад писатель Николай Дмитриевич Телешов. Перья даже «выпускались, как марки, в честь выдающихся лиц и событий».

Здесь, на даче, Пушкин любил писать карандашом; часто лежал днем на диване в халате с открытой грудью.

— Ну, уж, извините, жара стоит африканская, а у нас там, в Африке, ходят в таких костюмах. — Это он гусару графу А. В. Васильеву, будущему товарищу Лермонтова по лейб-гвардии. И лежал, сочиняя свои забавные сказки, и одну из них о царе Салтане, и написанные листы опускал тут же на пол.

На полу, на ковре, на диване в кабинете Пушкина — стопки книг и бумаг. На отдельном столике — синий графин, у которого своя история. Расскажет ее нам Наталья. Четыре окна, ничем не прикрытых. Дверь на балкон. Комната купается, плавает в солнце, отдана солнцу как жертва. В ней постоянно пылающе светло.

— В этой простой комнате без гардин, — сообщает Россет, — была невыносимая жара, но он это любил… Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с нами, выходил на балкон и привирал всякую чепуху насчет своей соседки графини Ламберт.

И соседка побаивалась его: того и гляди опять выскочит на балкон и к прежней чепухе в ее адрес присовокупит новую, что-нибудь невероятное. Графиня даже занавешивала окна в своем доме. Но потом Пушкин нанес графине визит, и она перестала его бояться.

Пушкин соревновался с Жуковским — кто и какую и про кого сочинит лучше чепуху, галиматью. Свидетелем этого бывал Гоголь:

— Все лето я прожил в Павловске и в Царском Селе. Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я.

Ликовал в Пушкине, куролесил царскосельский африканец. И как бывало часто: «Болталось, смеялось, вралось и говорилось умно».

…Окна и дверь на балкон открыты. Жарко. Видна зеленая летняя дорога, по которой ходят рейсовые автобусы к Лицею и по которой и Пушкин ходил к Лицею. Здесь, незадолго перед выпуском, у Пушкина произошла забавная встреча с Александром I, который спросил:

— Кто в Лицее первый?

Пушкин весело ответил:

— У нас нет, Ваше императорское величество, первых — все вторые.

А лицейская дуэль… Пресмешная… Когда пистолеты были заряжены клюквой.

Прекрасная чепуха. Милая галиматья. Здесь он влюбился и, томясь обманом пылких снов, везде искал ее следов. Это была Катенька Бакунина, старшая сестра лицейского друга. Потом присутствовал на ее счастливой свадьбе.

Милая, милая детская галиматья.

Но особенно Пушкин замирал перед двустворчатой — по краям фонари — с полукруглой фрамугой стеклянной дверью парадного лицейского крыльца. Тихонько касался ладонью медных шишечек перил, горячих от солнца. По очереди, всех четырех. Для чего надо было взойти на крыльцо и спуститься с него по другую сторону.

И он всходил, спускался и уходил. И, казалось, слышал вдогонку удар лицейского колокола. Нет уже в живых Дельвига, Николая Корсакова, умершего в Италии и сочинившего надпись для собственного надгробия: «…грустно умереть далеко от друзей». Далеко от друзей, в ссылке, Пущин, Кюхля — лицейской жизни братья. Разорван верный круг.

Он уходил, а в руке, в ладони, было зажато солнечное лицейское тепло.

Сейчас, в наши дни, на царскосельской даче, в память о Дельвиге, на столе Пушкина стоит бронзовый пресс-грифон — им прижаты листы пушкинской рукописи.

Писатель и ученый Юрий Тынянов, когда писал своего юношу Пушкина, часто стоял у окна его лицейской комнаты, чтобы представить себе, что мог видеть в окно Пушкин. Об этом нам рассказала директор музея-лицея Светлана Васильевна Павлова. А когда в 1943 году Тынянов умер, панихида была в Москве на Тверском бульваре, в здании Литературного института, в нескольких сотнях метров от Пушкина… от памятника Пушкину.