Ни слова мы еще не сказали и о Дине Масленниковой, дочери генерала армии Масленникова. Пожалуй, трудно было найти в школе девочку скромнее и незаметнее, чем Дина. Две длинные светлые косы украшали ее голову. Дину мы потеряли так же незаметно, как и девочку, тоже из нашего класса, дочь комкора Владимира Михайловича Гиттиса. Отец Дины застрелился. Прозвучал еще один выстрел: покончил с собой сын Калинина. Тело его было выставлено в доме, в зале будущего Театра эстрады, тайно, ночью. Рано утром — увезли в Архангельское. Моя мама присутствовала на панихиде.

В нашем доме хранилось завещание Ленина. Олега мать хранила, Викин отец. Жила двоюродная сестра маршала Тито, периодически подвергавшаяся неудовольствию со стороны нашего главного маршала. Муж ее, старый большевик Писарев, чуть ли не ежевечерне являлся к Викиному отцу играть в шахматы. Играли свои блицтурниры до поздней ночи.

Приближалось окончание войны, и дом вновь ожил после опустошения. Все как бы сначала. Заезжали и новые люди, но они уже не начинали с общих, коммунальных квартир. В квартирах появились обои, чего прежде не было, а была клеевая краска, часто сработанная под шелк еще старыми умелыми мастерами. Красивая была работа. Держалась много лет. В квартире, где жила Вика, шелк существовал до самого капитального ремонта дома: его только подновляли. Новые жильцы сдавали остатки прежней казенной мебели с железными номерками (если она еще осталась от прежних жильцов), ноги в подъездах вытирали об обрывки былых ковров. Добывали ключи от лифтов: двери лифтов на лестничных площадках отпирались специальными ключами, которые терялись и вечно их не хватало. А двери квартир подкрашивали — уничтожали следы сургучных печатей. В «Ударнике» возобновился джаз-оркестр. В буфете появилось мороженое, но по коммерческой цене — 36 рублей порция. Одну порцию делили на три-четыре части. И уж никогда больше не появилось никаких «Пети-фуров», «Марсалинов», «Какао-шуа» и «Фумандленов», как не появились больше в магазинах тянучки, те самые, в мелкую полоску на вощеной бумажке-подкладке, которые Левка ел в вагоне по пути в Ленинград, о чем сделал отметку в дневнике. В Замоскворечье, в клубе «Текстильщик», крутили различные трофейные кинокартины, процветал Бабьегородский черный рынок. Если прежде до войны в доме были машины «газики», «зисы», «эмки»; из заграничных — «линкольны», «фордики», «бьюики», у Смушкевича был «ситроен», у генерала Павлова — «татра», приезжал и один «роллс-ройс» (у него был самый удобный задний буфер, чтобы прицепиться и проехать по двору), то теперь появились — «опели», «БМВ», «мерседесы», «виллисы» и даже огромный с откидным верхом, с капотом из сверкающей нержавеющей стали «хорх», принадлежавший прежде Герингу. Новое подрастающее поколение дома немедленно стало использовать его задний буфер. Очень дешево, почти за бесценок, продавались различные мелкие трофейные автомобили. Битые. Многие покупали и сами их восстанавливали. Город в особенности наполнился маленькими, верткими «опель-кадетами». Был полностью восстановлен нормальный быт дома, отремонтирована крыша, поврежденная во многих местах зажигательными бомбами. Хотя крыша в доме текла постоянно, в частности с приближением весны, когда днем обильно выпадал теплый водянистый снег, а ночью случались заморозки и образовывали лед, который забивал водосточные трубы. Вода на крыше держалась озерами, не стекала и просачивалась в квартиры. У нас в этот период обязательно где-нибудь на шкафу стоял таз. Если и прежде на кухнях попадались тараканы, то теперь их количество увеличилось. По ночам они разгуливали по стенам. И сейчас они разгуливают. Фонтаны превратились в сборники мусора, и их засыпали, заасфальтировали. Вахтеры давным-давно лишились своей формы с зелеными петлицами и, конечно, оружия. И вообще в основном дежурили теперь женщины, которые главным образом вязали и занимались воспитанием всех детей в подъезде. Аннулировался институт контрольных ключей, а просто сами, если того хотели, оставляли ключи внизу у вахтера, и он клал их в ящик стола. Магазин в среднем дворе, не имеющий подсобных помещений, был постоянно завален со стороны двора пустыми ящиками, коробками, бочками, среди которых обрели место жительства уличные кошки. В стенах дома появились кое-как пробитые люки, двери, оконца. Водосточные трубы не доставали до земли, обронив свои окончания. Козырьки над подъездами проржавели, а в самих подъездах на лестничных клетках давно потускнели немытые окна.

Интерес к дому со стороны властей утрачивался. Дом был достаточно уже опустошен годами репрессий и Отечественной войной. Он уже не представлял собой никакой мишени, он старел морально и физически, теряя свои дивиденды. И для людей со стороны — не для нас, проживших в нем, в его проблемах, в его трагедиях много лет, — он все больше превращался в огромное серое надгробие. Можно еще и теперь в его стенах встретить, но уже совершенные единицы, очень старых-старых большевиков, изначальных жителей Берсеневки. В их точно затемненных временем квартирах время задержалось, иногда вместе со старыми образцами орденов на винтах, которые они в силу, скорее всего, какого-то консерватизма так и не обменяли на новые на пристежках; время задержалось вместе иногда с серебряными надписями, снятыми с именного оружия; первыми, в желтых картонных переплетах, изданиями сочинений Ленина. Есть у них альбомы с групповыми фотографиями участников давних партийных конференций, различных учредительных союзов, съездов (часто в центре снимков — живой Ленин), но, правда, лица многих делегатов при этом густо замазаны фиолетовыми чернилами или соскоблены лезвиями бритв: таков был порядок исчезновения людей с общих фотографий. И теперь остается только одно — с долей вины проводить по фотографиям пальцами, нащупывать, припоминать облики друзей. К берсеневским большевикам прорываются досужие корреспонденты, которые жаждут из первых рук попытаться узнать подлинные факты касательно истории страны и поэтому ловят каждое их слово. Прежде эти люди были мало кому интересны и занимались они в основном тем, что на своих дачных участках (станции — Кратово, Челюскинская) выращивали на огородах тыквы. Но теперь они последние еще живые свидетели всего былого, хотя ясность и, главное, объективность их свидетельств приглушена тем, что называется глубокой старостью, а у некоторых и желанием выглядеть лучше, чем они должны были бы выглядеть сейчас на самом деле. Оправдываться им, по сути, нечем. Истина почти полностью утрачена, растворилась в былых догмах и опасениях.

Был в доме один примечательный архив, собирала его Мариам Козлова, жила в последнее время в 9-м подъезде. Несколько десятков альбомов для хранения марок кляссеров были заполнены у нее фотографиями поэтов, писателей, музыкантов, артистов, чья активная деятельность относится к началу нашего «ветроподобного века». Имелись издания акмеистов, декадентов, символистов, конструктивистов, имажинистов. Были письма младшего брата Ленина Дмитрия Ильича Ульянова. Мережковского, Анны Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Волошина; материалы, связанные с Распутиным и царской семьей; Керенским и Временным правительством; историей генерала Кутепова, командира корпуса в деникинской и врангелевской армиях. Эмигрировал во Францию, где возглавил Русский общевоинский союз (РОВС). Я был знаком с сыном генерала Кутепова Павлом Александровичем. Он работал в Московской патриархии в международном отделе переводчиком. Образование получил в Париже, владел несколькими иностранными языками. Бывал в доме на Серафимовича, в помещении Театра эстрады, когда здесь в 1977 году проводилась всемирная конференция «Религиозные деятели за прочный мир, разоружение и справедливые отношения между народами». Я был аккредитован на конференции как журналист. И мы с Павлом Александровичем Кутеповым, в перерывах между заседаниями, гуляли по нашим дворам, о многом переговорили, в том числе о судьбе его отца. Не скрою, я испытывал вначале странное чувство при мысли — генерал Кутепов и Тухачевский! Генерал Кутепов и Корк! Генерал Кутепов и Берзин или Петерс! Чтобы закончить тему, скажу, что глава РОВСа исчез из Парижа при неясных обстоятельствах, к которым как будто была причастна исполнительница русских народных песен Надежда Плевицкая, жившая тогда в Париже. Вскоре Плевицкая была арестована французскими властями по подозрению в шпионаже в пользу России. Умерла во французской тюрьме. А генерал Кутепов был убит в Москве, в своей квартире, кажется, где-то в арбатских переулках. Примерно такая история. Не знаю, какие документы о Кутепове были у М. Козловой и были ли они все-таки. М. Козлова собирала «историю нашего дома». Майя Уралова сказала мне, что при переездах семей внутри дома по причине капитального ремонта молодые поколения бросали «лишние», по их мнению, семейные бумаги, а Козлова подбирала их. Одну из комнат квартиры, как утверждает дочь Тамары Шуняковой Элла, она завалила подобными находками. Может быть, в этой комнате лежали и какие-нибудь бумаги из подвалов бывших бомбоубежищ? Что-нибудь Левы Федотова? Козлова собирала все по дому и все хранила, хотя и в полном беспорядке, но хранила. Узнал я об этом, к сожалению, только теперь. Почему к сожалению? Архив Козловой перестал существовать. При каких обстоятельствах? Год назад хозяйка умерла, а ее сын Володя погрузил архив на тележку и привез к себе в однокомнатную квартиру в этом же доме. Но вскоре у него в квартире случился пожар. Володя погиб, погиб и архив, и прежде всего та его часть, которая была связана с нашим домом и представляла бы сейчас немаловажный интерес. Майя Уралова считает, что Володя погиб при странных обстоятельствах.