Однажды во время проповеди кюре возгласил, что работать на поле в пост — великий грех и господь бог не простит и покарает за это. А рис к тому времени уже созрел. Нужно было спешить с уборкой, тем более что в последние дни сильный ветер повалил рис на нескольких сотнях мау. Больших забот требовали и овощи. Приближался сухой сезон, пора было запасать воду. Словом, работы много, а люди забросили все дела, знай себе надевают праздничные костюмы и идут в церковь, слушают проповедь, а после нее собираются, пьют вино, закусывают, играют в карты да еще жалуются на тяготы жизни.

Созревший рис ждет, когда придут люди и соберут его, но вместо людей над полями кружат стаи птиц, и по зернышку растаскивают плоды человеческого труда. А люди глядят на птиц и успокаивают себя: «До чего же мудры птицы! Не пахали, не сеяли, а урожай собирают, запасов в амбарах не держат — и всегда сыты. Видать, бог их вразумил!» На полях распускаются цветы, но люди рассуждают: «Коль цветы от бога, то почему бы им не расти. Придет время, и господь бог поможет поля в порядок привести…»

Так проводили эти дни жители селения Сангоай, а ветры, птицы, сорняки и дожди губили урожай.

Товарищ Тхай, секретарь уездного комитета партии, вернулся из поездки по волостям в шесть утра. Он переоделся, умылся и прошел в свой кабинет. Секретарша положила ему на стол огромную кипу бумаг: все полученные за дни отсутствия газеты, директивы, отчеты, сводки, другие документы и несколько заявлений, написанных от руки.

Тхай сел и закурил. Из горы бумаг он вытащил конверт с красным штампом «секретно» и только собрался вскрыть его, как его внимание привлек голос секретарши, говорившей кому-то в телефонную трубку: «Да, да, да… Вам нужно встретиться с товарищем Тхаем? Серьезный разговор?.. Пять минут?.. Подождите у телефона».

Застучали каблуки секретарши, и дверь в кабинет слегка приоткрылась.

— Товарищ Тхай, с вами хочет поговорить товарищ Хоа. Что ему ответить?

— Какой Хоа? — рассеянно спросил секретарь, кладя конверт на стол.

— Заместитель начальника уездного отдела милиции, говорит, по очень срочному делу.

— Ну конечно, зовите его, только прямо сейчас. Потом я буду занят.

Через три минуты Хоа постучал в дверь. Тхай поздоровался и предложил вошедшему сесть.

Хоа был явно взволнован, от чего брови его сошлись в одну грозную черную линию. Тхай предложил гостю закурить и приготовился слушать. Хоа выпустил целое облако дыма и сказал:

— Я к вам по делу, что случилось в селении Сангоай. Мне важно узнать ваше мнение.

— Это в связи с нападением на Тиепа? Думаю, он был неосторожен. Кстати, как он, начал ходить?

— Вы скажите мне, — сердито проговорил Хоа, — что же это у нас получается: наших бьют, а мы в ответ ничего сделать не смеем! Взять хотя бы эту гадюку Нян. Уже дважды ее допрашивали, а она ни в чем не желает признаваться. Ведь она — зачинщица! Надо ее припугнуть как следует! Судом или тюремным заключением…

— Нет, товарищ Хоа, так нельзя! Продолжай расследование. Мы должны действовать гуманно, убеждать людей, а не запугивать. У этой Нян хорошая, работящая сестра. И не могу поверить, что человека, если он не до конца реакционер, нельзя перевоспитать.

— Не знаю, не знаю. Она хоть и женщина, но озлоблена, что бандит с большой дороги! Я пытался ее убеждать, результатов никаких — глядит на тебя зверем… И считаю, что таких надо наказывать со всей строгостью.

— Ты прав: настоящего преступника надо наказывать по всей строгости закона. Ну, а если ты ошибся и зачинщица не она? Если она всего лишь послушное орудие в руках тайного и действительно опасного врага?

Хоа не выдержал, вскочил и начал расхаживать по кабинету.

— Как доказать это, если она молчит? Ее отпусти, так завтра она опять кинет камень в нашего товарища. Исправить таких можно только суровым наказанием, иначе не будет конца безобразиям!

Тхай расхохотался.

— Ну и разошелся, товарищ Хоа! В годы войны нам казалось, что стоит только прогнать французов, и придет конец нашим трудностям, мы сразу начнем строить новое общество, и жизнь будет с каждым днем становиться лучше для всех, в том числе и для нас, кадровых работников, так нет! Враги остались, они не только в Южном Вьетнаме, они затаились и здесь. Не так просто выявить их. Нужно терпение и терпение. Это значит, что торопливость да горячность не помогут. Мы обязаны быть внимательными, отзывчивыми…

Хоа перебил его:

— Но не значит ли это, что мы обороняемся, вместо того чтобы наступать? Почему, к примеру, не ударить по церковникам, не заставить их силой уважать наши законы? Почему, наконец, вообще не запретить их деятельность, если она, как всем известно, враждебна нашему государству?

Тхай покачал головой.

— Ты ошибаешься, мы удерживаем инициативу в своих руках. Политику и конкретные мероприятия разрабатываем мы. Одна из важнейших на сегодня задач — перековка человека, его перевоспитание в духе нового мировоззрения. Здесь годится только убеждение. Возьми Советский Союз, страны народной демократии — разве там религия запрещена? Нет, но она под контролем государства. Народ в этих странах не позволяет бесчинствовать смутьянам в церковных одеждах.

— Я уважаю и религию, и верующих, но я говорю о такой религиозной деятельности, которая идет вразрез с политикой нашей партии. Против тех, кто стоит за этим, я и предлагаю действовать с полной решительностью.

Тхай вздохнул.

— Я тебя понимаю. Не одно столетие во Вьетнаме вокруг религии ломаются копья. Сначала король и феодалы жестоко преследовали католиков. Потом французские колонизаторы пытались искоренить национальный дух, утверждая, что догматы веры важнее любви к родине. Теперь пытаются расколоть народ священники. Они сеют враждебные настроения, убеждают людей, что коммунистическое правительство — это еретики, не способные заботиться об интересах народа, что о вьетнамском народе печется якобы только Нго Динь Зьем и его клика. Зачем нужна им эта ложь? Они хотят одурачить народ, превратить его в ничто, в навоз, чтобы безнаказанно вершить свои темные дела. В этой ситуации мы должны вести широкую разъяснительную работу в народе, вести антирелигиозную пропаганду, разоблачать ложь церковников и добиваться, чтобы основная масса людей активно выступала против церкви.

— Не знаю! Пока мы втолковываем все это одному, наши враги успевают настроить против нас десятки других. Они действуют, а мы только сидим и смотрим.

Тхай глубоко затянулся и негромко сказал:

— Успокойся! Мы наблюдаем за ними, внимательно следим, не занимаются ли они чем-то другим, кроме своей религии. А что касается верующих, то пусть они пока ходят в церковь, пусть молятся. В конечном счете правда восторжествует над ложью, и жизнь покажет людям, кто их истинный друг, а кто враг. Только надо набраться терпения, и перемены в жизни, как очищающий тайфун, откроют нам истинное лицо наших врагов.

Хоа поднялся.

— Ладно, дело этой реакционерки я все-таки передам в прокуратуру.

Тхай тоже встал, подошел к Хоа и взял его за руку.

— Не торопись. Сначала постарайся доказать, что эта женщина такая, какой она тебе представляется. Бойся обвинить человека невиновного. Если мы допустим ошибку и осудим того, кто не виноват, то вызовем к себе недоверие и только. Подержи эту Нян у себя, пусть как следует поразмыслит о жизни. Первый долг милиции — разъяснительная работа…

Тхай хорошо знал, что такое воспитательная работа. В условиях подполья до революции, в годы войны Сопротивления кадровый работник обязан был научиться говорить с простыми людьми, чтобы они его всегда понимали, он должен был поднять людей на борьбу, даже если им грозила смерть. Именно в таких условиях в партии появилось множество талантливых агитаторов и пропагандистов. Но после наступления мира многие ответственные работники стали забывать это важнейшее искусство, растеряли часть тех качеств, за которые их ценил народ. Власть, диктатура — средства принуждения противника, но никак не своего народа…