Кхюен подняла голову и внимательно посмотрела в глаза Дам.

— Но я — монахиня!

Дам улыбнулась.

— Простите, я забыла. Вполне естественно, ведь не за религиозную деятельность вы попали сюда. Если религия не мешала вам бороться против своего народа, почему она будет препятствием для возвращения к честным людям?! Не думайте ради бога, что я уговариваю вас порвать с монашеством, выбирайте сами. Если вы решите остаться в лоне церкви, пусть ваши дела не расходятся с гражданским долгом. Среди людей верующих полным-полно патриотов. Так во Вьетнаме было с незапамятных времен. — Дам поднялась со скамьи. — Мне пора. Если вы откажетесь от защитника, можете защищать себя сами на суде. Хочу только напомнить: улики явно против вас, потому лучший способ защиты — чистосердечное признание вины и раскаяние. Хочу верить, что этот жизненный урок пойдет вам на пользу.

Через два дня Дам снова навестила свою подзащитную. С первого взгляда было видно, как она изменилась: исчезла дерзость, голос стал мягче, спокойнее. Кхюен поднялась и поздоровалась:

— Вы очень добры ко мне… Я не надеялась увидеть вас больше… — и, сказав эти слова, Кхюен расплакалась.

Дам, удивленная и взволнованная, молчала, а монахиня, несколько успокоившись, продолжала:

— В прошлый раз вы убеждали меня, что я могу вернуться к нормальной жизни. Неужели это правда? И вы мне поможете?

— Конечно. Если ваше раскаяние искренне, суд учтет его, и наказание не будет строгим. А потом вы сможете уйти в монастырь, вернуться к обязанностям, предписанным вам церковью.

Кхюен отрицательно покачала головой.

— Я хочу не этого. Я хочу жить, как все женщины. Все равно где, лишь бы вдали от монастырских стен, лицемерных священников… Я хочу к людям!.. Но разве примут они меня, бывшую монахиню, да еще запятнавшую свою репутацию?!

— Все зависит от вас, и только от вас, — убеждала несчастную женщину Дам. — Вокруг вас всегда найдутся отзывчивые, добрые люди, которые с готовностью протянут вам руку помощи, если вы не отвернетесь от нее, ослепленные гордыней или неприязнью. Уверяю вас, все будет хорошо.

Дам собралась уходить, но Кхюен задержала ее.

— Подождите, мне нужно многое вам рассказать. Очень прошу выслушать меня. Я хочу покаяться перед вами, как на исповеди…

И сестра Кхюен поведала историю своей нелегкой жизни. Дам внимательно слушала свою подзащитную и все больше проникалась сочувствием к бывшей монахине. Она обещала до суда поговорить с товарищами из уездного комитета и через них ходатайствовать о снисхождении к Кхюен…

Торговку Хао схватили через три дня после начала операции. Она яростно отбивалась пустой бутылкой, оказавшейся у нее под рукой, и ранила бойца из отряда самообороны. Когда ее впервые увидел Хоа, он замер от изумления: перед ним была та самая женщина, которая десять лет назад полуголая бросалась на наших бойцов в памятном сражении у церкви в деревне Суанха…

Арестованных членов тайного общества «Обновление» и партии «Родина и Вера» судили и отправили на перевоспитание. В уезде восстановилась спокойная жизнь. Отца Куанга не тронули, поскольку он не был прямо замешан в преступных действиях против государства, и кюре продолжал отправлять свои обязанности в селении Сангоай. Число прихожан, являвшихся к мессе, становилось с каждым днем все меньше. Девицы перестали дежурить в церкви. Старый пономарь один заботился о кюре, но разговаривать ни о чем не желал, отмалчивался на все вопросы кюре о настроениях в округе. Отец Куанг все явственнее ощущал пустоту, образовавшуюся вокруг него, впадал в уныние. Даже проповеди он произносил теперь без прежнего пыла — скажет несколько фраз из Библии и спешит спуститься с кафедры…

Избежал наказания и Хап: спасла его болезнь, помешавшая ему участвовать в распространении листовок, выманивании денег под расписку. Все это время он пролежал в постели. У него открылась чахотка, и ничто уже в этой жизни не интересовало старика. Разве только судьба его непутевого сына, — хотелось увидеть, как окончит он семинарию и станет священником…

Зима стояла сухая, холодная; с моря налетал сильный ветер, поднимавший тучи пыли. Поля, еще недавно черные, побелели от осевшей на землю соли. Буйволы выщипали всю траву по обочинам дорог. Крестьяне колдовали на полях, стараясь поскорее оживить их, напоить, вернуть им животворную силу. Труды никогда не пропадают даром, не пропали и на сей раз: до начала дождей на чахлых ростках фасоли появились первые соцветия. Ко времени высадки рассады риса поля напитались влагой, но нужно было уберечь их от моря, которое в часы прилива подступало вплотную к дамбе, а при ветре посылало высокие волны через нее, и тогда, днем ли, ночью ли, при свете факелов, все селение выходило к берегу, чтобы копать канавы, прочищать быстро забивавшиеся стоки и отводить с полей соленую воду. В этот год природа оказалась милостивой к земледельцам: после высадки весенней рассады сразу же зарядили теплые дожди, и рисовые поля скрылись под водой.

Одно было плохо: как и прежде, удобрений не хватало, а болотной чечевицей никто не занимался. Ай рвалась применить полученные ею на курсах знания, но ни один кооператив не хотел воспользоваться новыми методами. Более того, крестьяне не верили в болотную чечевицу, по-прежнему считая ее вредным, опасным растением. Тщетно ходила Ай по хуторам, уговаривала кооператоров хотя бы попробовать, посмотреть, что получится, если удобрять землю, так, как это делают в передовых хозяйствах, — ее не слушали.

Выонг посоветовал жене обратиться к Тиепу. Выслушав жалобы Ай на отсталость и закоснелость односельчан, Тиеп сказал:

— Не горячись, Ай! Все, чему ты научилась, не пропадет. Ты думаешь, легко людям привыкнуть называть белым то, что они веками считали черным? Погоди еще годик, и мы всех здесь переубедим и насчет твоей чечевицы, и насчет многого другого. Надо уметь выжидать, чтобы действовать в самый подходящий момент…

Не успел Тиеп расстаться с Ай, как к нему подошел старый Ням. Тиеп пригласил старика присесть и спросил, с чем тот пожаловал.

— Знаешь что, Тиеп, — начал Ням, — все мне говорят, что я память потерял. Не обессудь, если о своем деле я уже говорил с тобой да запамятовал.

Тиеп вежливо улыбнулся, подумав про себя: «Попробуй догадайся с этими дедами, куда они клонят!» — вслух же сказал:

— Что вы, дедушка, всегда рад вас выслушать, а от повторения тоже польза — крепче дело запомнится…

— Так вот, помнишь, были в Сангоае нехорошие людишки, которые пытались свадьбу Ай с Выонгом сорвать?

Тиеп кивнул.

— Я тебе секрет открою: сатана их наущал, а к вере нашей они никакого отношения не имели…

— Наверно, ты прав, дедушка Ням… — Тиеп по-прежнему ничего не понимал.

— Если говоришь, что я прав, тогда слушай дальше. Люди болтают, что из-за этих бандитов, которых из нашего селения не так давно убрали, ты всех нас, верующих, не жалуешь.

— Это почему?

— Потому, дескать, что и они верующими сказывались.

— Кто же про меня такие сказки складывает? — расхохотался Тиеп.

Старый Ням сделал вид, что ему тоже весело, но быстро оборвал смех и снова заговорил серьезно:

— Не знаю кто, потому как я эти сказки не слушаю. Но если бы ты со своим комитетом помог нам как следует рождество справить, думаю, многие бы люди к тебе переменились, и сказок бы этих не стало.

«Вот оно что! — подумал Тиеп. — Только почему же в прошлом году он ко мне с такой просьбой не обращался?»

А Ням, видя внимание со стороны собеседника, все больше одушевлялся:

— В прошлом году ходили мы на праздник в соседнюю деревню, где церковь есть и пастырь тоже. Далеко ходили, устали, праздник не в праздник оказался. Теперь у нас свой кюре. Нравится он тебе или нет, мы его за наставника своего почитаем и думаем, почему бы нам дома рождество не праздновать, неужели Тиеп нам запретит? Поработали мы хорошо, урожай большой собрали, рассаду вовремя посадили — разве не за что нас отблагодарить?!