Выслушав это заявление, Донг возмутился.

— Не знаю, что думают остальные, но я считаю просьбу Нионга совершенно необоснованной. Через восемь лет он, видите ли, вспомнил, что Ай ему законная жена. Денег требует! А почему тогда Ай не потребовать оплаты труда в доме за те несколько лет, что она на них работала?!

Хунг высказался более осторожно:

— Как бы то ни было, нам придется рассматривать этот вопрос. Мы не вправе отмахиваться от жалоб населения. Мне кажется, что Нионга интересуют только деньги, но откуда Ай их возьмет? Кто-то его науськал. Не эта ли ведьма Хао?!

Заговорил Тиеп:

— На основании действующего законодательства Нионг не выиграет это дело. Однако он является мужем Ай и, пока она не напишет заявление о разводе, никакой суд ей не поможет. Плохо же по-настоящему то, что отец Тап в таких обстоятельствах не станет благословлять брак. Нужно узнать, согласится ли Ай на брак, не освященный церковью.

Тхат согласно кивнул.

— Тиеп прав. Мы должны быть осторожными. Нельзя, чтобы на нас показывали пальцем, как на разрушителей религиозных обычаев. Нужно все тщательно продумать.

Донг чуть ли не закричал в ответ:

— Я против такого лицемерия! Никто не вправе мешать счастью Ай, даже церковь. Свадьбу мы устроим и без всяких благословений!

Тхат беспокойно заерзал на стуле.

— Предлагаю не торопиться, отложить решение по этому вопросу, подумаем, послушаем, что говорят люди.

Хунг засмеялся.

— Сколько времени собираешься слушать людей. Сколько времени ждать молодым?! Конечно, Нионгу спешить некуда, живет себе припеваючи под боком у хозяйки харчевни. Выходит, ты его интересы защищаешь?!

Вдруг заговорил молчавший до этого Тиеп:

— Я думаю, мы должны поддержать справедливость. Даже если отец Тап не станет благословлять Выонга с Ай, мы не имеем права противиться этому браку. Наш долг — выступать против старых и нелепых обычаев. Каждый имеет право на счастье. Пусть каждый выбирает себе жену или мужа по сердцу. Ну а возьмите того же Нионга, — все считают его мужем Хао, а Хао — женой Нионга, не правда ли? А ведь свадьбы у них не было. Живут как муж с женой, и люди привыкли к этому. Вот вам и выход: брак, признаваемый людьми и народной властью, должен считаться законным!

Никто на сей раз не возражал.

— Значит, все согласны с Тиепом, — радостно воскликнул Донг. — Тогда мы беремся за приготовление к свадьбе. Веселая будет свадьба, революционная!

Вскоре в комнате остались только Тиеп и Тхат.

— Думаешь, в нашей деревне обойдется без скандала? — с беспокойством спросил Тхат.

— Надо сделать, чтобы обошлось. Выонг и Ай любят друг друга и, уверен, не сомневаются в нашей поддержке и помощи.

Помолчав немного, Тхат сказал:

— А ты помнишь, как в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году Тхуан получил десять лет тюрьмы?

Тиеп молча кивнул. Это было дело об убийстве. Преступником оказался Тхуан, хороший и добрый парень. Он был родом из селения Нянхынг и женился совсем молодым. Году в сороковом или сорок первом его семья очень бедствовала. Он оставил жену и нанялся работать где-то на южной плантации. Дома не был восемь лет. Исстрадавшись за это время, его жена зачастила в церковь. Тхуан же пробыл дома совсем недолго, потому что началась война. Стал партизаном и еще несколько лет отсутствовал — воевал против французов в восточных районах Южного Вьетнама. В пятьдесят пятом году церковники уговорили его жену продать дом, землю, имущество и уехать на Юг, где живут истинно верующие люди. Через два месяца после ее исчезновения вернулся Тхуан. Поискал жену, не нашел и вскоре познакомился с Тхиен, тридцатилетней одинокой женщиной. Они поженились. Год прожили мирно и спокойно. Но однажды в их церкви выступил с проповедью отец Кунг и обвинил Тхуана в том, что он, в нарушение всех приличий и традиций, при живой жене взял себе другую, а это называется прелюбодеянием. С того дня местные жители ополчились на Тхиен. Однажды, когда у нее кончились спички, она пошла к соседу, церковному эконому Вану, попросить взаймы огонька. Тот перед ее носом захлопнул дверь и заорал, что не желает иметь дело с грешницей. Дальше — больше. Тхиен ничего не говорила мужу до тех пор, пока эконом прямо не сказал ей: «Убирайтесь отсюда, пока целы. Не послушаешь моего совета — твой дом в один прекрасный день превратится в пепел, и тебя со света сживем».

И Тхиен попросила у Тхуана развода. Как он ни уговаривал жену, она стояла на своем. Он вынужден был согласиться. Опять начались скитания по стране. Работал в провинции Иенбай, сплавлял лес по горным рекам в провинции Тхайнгуен, денег поднакопил. И однажды решил возвратиться к жене, с которой развелся, уговорить ее уехать куда-нибудь подальше из злополучной деревни. Так и поступил, только пришел он к заколоченному дому. Оказалось, два дня назад его Тхиен вышла замуж и уехала в другие края. Во второй раз Тхуан оказался на бобах после всех своих бед и лишений. Потолкался он в деревне, поговорил с соседями и узнал, что все случившееся — дело рук эконома. Спустился вечер, в домах зажигались огни, у столов рассаживались к ужину счастливые семьи. А у Тхуана не было ни дома, ни семьи, ни счастья. Вне себя бросился он к отцу Вану. Тот сидел перед бутылкой самогона, собираясь, как принято, выпить, и в ожидании ужина щепал бамбук на лучину. Увидев старика, Тхуан ощутил приступ ненависти и закричал: «У нас с Тхиен была семья, мы жили душа в душу, а ты, старый пень, ворвался в нашу жизнь и исковеркал ее!»

От неожиданности Ван выпустил из руки нож, Тхуан подхватил его и всадил в искаженную страхом физиономию эконома. Потом нанес еще несколько ударов и убил старика. На суде Тхуан полностью признал свою вину. Только попросил суд выслушать его объяснения. И зрители и судьи плакали, когда он говорил.

Да, такие вот бывают истории!

Уже наступила ночь, когда Тхат и Тиеп поднялись. Запирая дверь, Тхат не удержался и опять сказал:

— Все-таки дело Выонга и Ай надо еще раз обдумать…

Тиеп улыбнулся.

— Не паникуй! Сейчас тысяча девятьсот шестидесятый год кончается, за четыре года много воды утекло. И селение Сангоай — это тебе не Нянхынг, и наши Выонг и Ай — не такие бестолковые, как Тхуан и Тхиен. Наконец, хочешь или не хочешь, а нам все равно расхлебывать эту кашу…

Нян осмотрелась вокруг. Базарный день кончался. Еще оставалось несколько торговок фруктами, цветами, рыбным соусом, но и они уже собирались покинуть рынок. Они складывали корзины одну в другую и, водрузив себе на голову громоздкие сооружения, осторожно ступая, медленно расходились по улочкам, вдоль низких саманных лачуг, обступивших рынок. Истоптанная тысячами ног земля была покрыта листьями, объедками сахарного тростника, испражнениями свиней, гнилыми овощами, рыбными костями и другим мусором, который остается на рыночной площади в конце каждого дня, источая тяжелый запах. Несколько жирных куриц, нисколько не боясь людей, степенно расхаживали по рынку или же пировали, разгребая объедки.

Убедившись, что на нее никто не смотрит, Нян толкнула легкую дверь и, сделав несколько шагов по полутемному коридору, очутилась в комнате. Это был дом торговки Хао. В комнате было тесно от мебели, окованных медью сундуков, ящиков и коробов и множества всякой утвари. Жили здесь богато. Возле узкого прохода, ведшего, очевидно, на торговую половину дома, стояла бамбуковая раскладушка. На столе громоздились миски, тазы, тарелки, чашки, ложки, и все это было покрыто липким жиром. Нян прошла в помещение, служившее харчевней. Над прилавком возвышался огромный шкаф для продуктов, обтянутый со всех сторон тонкой металлической сеткой. На полках стояли бутылки, блюдца с красным перцем и головками чеснока, чаши с рыбным соусом. Между двумя балками была натянута проволока, а на ней на больших крючьях висело несколько собачьих тушек. Но больше всего Нян поразилась обилию бутылок, пустых и недопитых, которые стояли и валялись повсюду. Стулья и табуретки почему-то были перевернуты и сложены в углу. На полу возле громадного чайника сгрудилось семь корзин, плотно закрытых крышками. Под потолком висела связка вяленой рыбы и прокопченные рыбьи пузыри. За пестрой, сильно полинявшей шторой Нян заметила широкую кровать, на которой валялись подушки с вышитыми на них летящими птицами, а за кроватью — два квадратных больших сундука с амбарными замками и два высоких глиняных кувшина. На стене висели женское платье из цветного шелка, белая тонкая мужская рубашка и брюки с ремнем из змеиной кожи. Из-под кровати высовывались женские туфли и мужские сандалеты. Все в доме было неустроенно, словно люди пребывали здесь временно. Весь он напоминал рынок перед закрытием, откуда только что пришла Нян. И там и здесь стоял смрад от самогона, мяты, лука, несвежего мяса, очисток и отбросов. Нян почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Хозяев не было нигде. Вдруг из темного угла послышался стон. Нян в страхе попятилась: на нее, не мигая, смотрели большие, словно остекленевшие глаза. Нян уже повернулась к дверям, чтобы бежать, и вдруг поняла, что глаза принадлежат животному. В углу лежала толстая черная собака, передние лапы которой были крепко связаны веревкой, а в пасть засунута бамбуковая палка. Собака не могла пошевелиться, только скребла лапами и жалобно скулила. Вот он товар, подготовленный к завтрашнему базарному дню. Нян стало жалко собаку, смотревшую на человека с надеждой на помощь.