— Это вы, дядюшка Ням? Почему же на вас нет парадного одеяния, или вы не участвуете в шествии?
— Куда уж мне, старику! — пытался отшутиться Ням. — Трудно уже идти в колонне, да и не в этом дело. Свое почтение к церкви я храню в душе…
Он умолк, словно убоялся, что сказал лишнего, проявив непочтительность к религии, и тут же поспешил добавить:
— Но не прийти сюда не мог. И потом, я ведь помогал в организации праздника, мне нечего поставить в вину…
Выонг и Ням пошли по дороге. Мимо них пронесли статую богоматери. Ням склонился перед нею в низком поклоне, и тут его чуть не зацепил опахалом прислужник, шедший за прелатом в белой скуфье и белой, шитой золотом сутане, тяжело шагавшим, опираясь на палку. Почти совсем седые волосы, покрытое морщинами лицо священника показались Выонгу знакомыми. Ням тоже глядел на него не отрываясь.
— Вы не знаете, дядюшка Ням, где я мог его раньше видеть? — негромко спросил Выонг.
— Да это отец Фанг! — прошептал деревенский староста.
— Отец Фанг?.. — Выонг наморщил лоб, пытаясь вспомнить. — Не знаю такого.
— Вот те на! — удивился Ням. — В прежние времена он имел приход в провинции Хайням, уговаривал и принуждал людей переселяться с Севера на Юг.
Выонг вспомнил: правильно, отец Фанг, правая рука печально известного пастора Тхо в годы войны. Оба боялись партизан, оба под сутаной всегда носили оружие. Как же этот Фанг осмелился появиться здесь?
Ням, словно прочитав мысли Выонга, сказал:
— Повезло святому отцу — остался-таки живым. Видно, церковное начальство ценит его, впрочем, и родня у него влиятельная, и друзей всюду полно. А ведь религией он занимался постольку поскольку, интересы у него всегда к другому были…
Старик замолчал, поняв, что зря говорит и не тому, кому следует, но для Выонга услышанного было вполне достаточно.
Сейчас они смотрели, как идут простые верующие, замыкавшие шествие. Люди шли быстро, не соблюдая никакого порядка, и Выонгу с Нямом, чтобы не мешаться под ногами, пришлось прибавить шаг. Внезапно Выонг ощутил какой-то холодок в затылке, как бывало на войне в минуты опасности. Он резко обернулся и встретился взглядом с большими черными глазами Ай. Но Выонга поразили не глаза Ай, а ее одеяние: длинное черное платье, плотно облегавшее ее сильную фигуру, и над головой черной птицей — зонт. Волосы Ай были гладко зачесаны и скреплены сзади заколкой. Ошеломленный Выонг застыл на месте, а похожая на святую Марию Ай, проходя мимо, шепнула:
— У меня к тебе срочное дело!
Выонг выбрался из толпы на обочину, через минуту к нему присоединилась Ай. Они отошли в сторону по тропинке, извивавшейся в зарослях банановых деревьев. В укромном месте Ай прислонилась спиной к стволу дерева и перевела дух. Лицо ее было серьезно и сосредоточенно.
— Я… я хочу сказать тебе. Все, что было между нами, кончено…
Как изменилась Ай за это время! Выонг вдруг почувствовал, что обида, словно ком, подкатывает к горлу. Да, правильно говорил Тиеп: человек способен идти вперед, но стоит ему остановиться хоть на мгновение, и он уже отстает, а там недалеко и до рокового шага, когда можно оступиться, если вокруг плохие советчики и друзья, вроде Нян… Выонг от досады щелкнул языком.
— Как хочешь, дело твое…
Ай в растерянности глядела на Выонга, лицо ее залила краска смущения.
— Я не знаю, как поступить… Мне так трудно было эти дни. Мы с сестрой… Я не могу… Я же католичка.
Выонг нахмурился.
— Выходит, я не католик, а иноверец!.. — на мгновение он смолк, потом произнес:
— Кто хороший человек, а кто — плохой? Хороший — тот, кто верит в бога, кто ревностный католик. А плохой — тот, кто в бога не верит, в церковь не ходит!..
Ай всхлипнула.
— Люди говорят, ты продал душу дьяволу, потому что заодно с коммунистами-безбожниками. Если мы поженимся, я совершу тяжкий грех… выйду замуж за безбожника…
— Тогда возвращайся… возвращайся к своему прежнему мужу.
Ай отрицательно покачала головой.
— Нет, я не могу вернуться к нему. Я останусь жить с сестрой, буду жить с ней всю жизнь. Я так устала… Прости меня, пожалуйста. Да защитит тебя наш господь…
Ай склонила голову. Выонг тяжело вздохнул. Они молча расстались и пошли в разные стороны.
17
Шествие приближалось к собору Бай. Когда знаменосцу, шагавшему в голове колонны, оставалось до него метров сто, распахнулись двери епископского дома и оттуда в сопровождении многочисленных священнослужителей вышел епископ и тоже направился к собору. Раздался колокольный звон, и, словно дождавшись условного сигнала, загрохотали барабаны, загудели гонги, завыли трубы, и казалось, от этого грохочущего, воющего урагана должны развалиться ближайшие дома.
Епископ медленно приближался к помосту на церковном дворе. Одежды его свиты переливались золотом. Два старых монаха покрыли семь ступеней, ведших на помост, красным шерстяным ковром, и, неслышно ступая по нему, епископ поднялся наверх. Одетый в темно-фиолетовую сутану, в скуфью такого же цвета, он повернулся лицом к верующим, и сразу все глаза устремились на него. В наступившей тишине послышалось далекое тарахтенье — это заработала дизельная станция, — и в соборе вспыхнул свет. Особенно ярко была освещена статуя святого Доминика, и казалось, святой повеселел, увидев множество прихожан, явившихся поклониться ему.
Тем временем толпа, затихая, заполняла церковный двор. Люди сворачивали флаги, складывали в стороне музыкальные инструменты, ставили наземь носилки со статуями святых. Мокрые от пота, покрытые дорожной пылью люди стремились пробраться поближе к помосту. Мужчины входили во двор через одни ворота, женщины — через другие: таков был нерушимый порядок. Сотни глаз уставились на широкую спину и бритый затылок епископа, который, отвернувшись от толпы, собирался с мыслями, готовясь начать богослужение.
Со всех сторон слышался восхищенный шепот: как красиво одет святой отец, ничуть не беднее живших здесь прежде европейских епископов… Какой-то священнослужитель почтительно спросил у епископа разрешения начать празднество. Епископ некоторое время сидел молча, словно не слыша обращенных к нему слов, потом медленно встал, величаво поднял правую руку и молча осенил крестом толпу. Епископ был сравнительно молод, однако казался старше своих лет, потому что отличался высоким ростом и представительностью. Праздничная фиолетовая скуфья на его большой голове выглядела крохотной и потому нелепой. Глаза епископа из-под тяжеловатых век излучали теплоту и кротость. Чувственные полные губы словно бы чему-то слегка улыбались. Массивный подбородок лоснился — епископ, наверно, только что брился. Восхищенные возгласы — истинный небожитель! — были ответом толпы на его благословение. Верующие склонились в глубоком поклоне — ведь этот красивый, богато одетый человек представительствовал на земле от имени самого Христа.
Благословив прихожан, епископ сел в свое обитое бархатом кресло, лицом к алтарю, где стояла статуя святого Доминика. Его свита тоже повернулась к толпе спиной.
Епископ преклонил колено перед святым Домиником, опустил голову, потом грузно поднялся, снова повернулся к верующим, вскинул руку и трижды осенил толпу молящихся крестным знамением — сперва перед собой, потом направо и налево. Лицо епископа, блестевшее от пота, уже выражало скуку и раздражение. Его преосвященство прекрасно понимал, что с каждым годом истинно верующих становится все меньше, половина людей приходит в храм из любопытства, и потому службу, даже праздничную, приходится вести через силу… И каждый год он боится, что паства выйдет из повиновения и учинит бунт или шумный скандал. Епископ опустился в кресло. К микрофону подошел викарий Лыонг Зуй Хоан. Толпа оживленно зашумела — отец Хоан умел говорить, и его слушали с интересом, гораздо большим, чем самого епископа.
Лицо проповедника оказалось неосвещенным, на нем выделялись только блестящие, широко раскрытые глаза. Длинная ниспадающая одежда не могла скрыть крепкого тела и военной выправки отца Хоана. Он помолчал, потом откашлялся и постучал пальцем по микрофону, отчего тот рявкнул, будто разъяренный тигр. Отец Хоан обвел взглядом толпу — сначала мужскую ее часть, потом женскую. Он держался уверенно и, видно, привык не только наставлять, но и заставлять людей. Проповедник еще раз откашлялся, почтительно склонил голову и испросил у епископа разрешения начинать проповедь. Епископ согласно кивнул. Отец Хоан заговорил глубоким задушевным голосом:
