Сейчас на этой дамбе, по обочинам дороги, толпились любопытные, съехавшиеся из разных краев, чтобы поглядеть на праздничное шествие. Ехать дальше было невозможно, и Выонг слез с велосипеда. Люди стояли, изнемогая от жары и духоты, но не уходили. Вынужден был остановиться и Выонг, потому что даже пешим дальше невозможно было пройти из-за толпы, застывшей в ожидании праздничной процессии. И вот со двора храма Тхыонг Лунг, откуда начиналось шествие, вышли музыканты, держа в руках большие гонги. За ними показалась голова процессии. Колонна верующих постепенно вытягивалась на плотину, двигаясь к городу. Желающие участвовать в шествии собираются на церковном дворе, строятся там и идут стройными рядами, торжественно, как и полагается на празднике, к городскому собору Бай, что возле епископской резиденции. Ровно в половине шестого, когда двор собора заполнят прихожане, на специально сооруженный помост, заменяющий на дворе кафедру, поднимется сам епископ или же викарий, чтобы произнести проповедь… Многоцветный, многоголосый людской поток растянулся на километр. Люди с опаской поглядывали на хмурившееся небо: дождь может испортить не только церемонию шествия и проповедь, но и сорвать вечерний карнавал при таинственном свете фонарей, развешанных по всем улицам, прилегающим к собору.
Выонг решил выждать, пока праздничная процессия пройдет, чтобы за нею въехать в город. Он стоял, пытаясь разглядеть в толпе идущих мимо людей Ай. Во главе шествия шагал старик в темных очках, одетый в светло-голубую рубаху и белые брюки. Он торжественно нес бело-желтый флаг Ватикана на черном лакированном древке, украшенном резьбой с позолотой. Уперев знамя себе в бок, старик вышагивал строевым шагом — сразу видно, служил в колониальной армии, подумал про него Выонг.
За знаменосцем следовал дирижер сводного оркестра, держа маленький флаг в руке, и вскидывал его в такт музыке. Музыканты, вооруженные увитыми цветами палочками и колотушками, били в барабаны разных размеров и гонги. Некоторые гонги были столь велики, что их тащили по два человека. Оркестранты лупили по буйволиной коже барабанов и одновременно пританцовывали. Если на рядовых музыкантах были скромные черные брюки и белые рубахи, то солисты наряжены были пышно: на головах — повязки с лентами, напоминающими крылья стрекозы, — похожие уборы в давние времена носили мандарины, — белые и черные рубашки с какими-то цветастыми нагрудниками, пестрые юбки вместо брюк, красные в белую полоску обмотки на ногах, сандалеты, сделанные из автомобильных покрышек, словом, настоящий маскарад! Солисты с накрашенными лицами, фальшивыми усами и бородами отчаянно гримасничали, осыпали шутками стоявших на обочине людей, грозили колотушками ребятишкам. В тучах пыли скрылся оркестр, и теперь шли священники в митрах, в церемониальных одеждах с широкими рукавами, придерживая на груди обеими руками огромные позолоченные, украшенные эмалью кресты. По обе стороны от них старики несли высокие свечи в бронзовых шандалах. Дальше выступали члены Армии справедливости — юноши и девушки шагали, сложив на груди руки, потупив взор. Девушки бормотали молитвы, и голоса их напоминали жалостливый щебет птиц над разоренным гнездом. Сохраняя на лицах выражение строгости и торжественности, гордо вышагивали их наставницы. Время от времени веер какой-нибудь из них опускался на голову сбившейся с шага девушки, и тогда в согласном молитвенном хоре диссонансом звучало хныканье.
Следом, на расстоянии пяти-шести метров, шло общество Фатимской богоматери, девушки девятнадцати — двадцати лет, в белых аозаях, черных шелковых брюках, туфлях на высоком каблуке и деревянной подошве. В руке каждая держала новый черный зонтик. Платье туго облегало девичье тело, только почему-то казалось, что ему тесно в этом красивом наряде и оно рвется на волю.
Не спускавший глаз с шествия Выонг с трудом нашел, наконец, своих односельчан. Ай среди них не оказалось, зато выделялась Няй. Высокая крупная девица, она впервые принимала участие в церемонии, но держалась так, будто была здесь старшей. Гордый взгляд, пышный наряд, огромный зонт, под которым ее голова казалась несоразмерно маленькой, дорогой серебряный крест на груди, блестящие стеклянные четки, подарок тетушки Лак за большие заслуги Няй в подготовке к празднику, — все это придавало дочери Тхата надменный вид.
Нян шла недалеко от Няй. Она явно была смущена тем, что, несмотря на новое красивое платье, ее тридцать лет по сравнению с молодостью подруг очень бросались в глаза. Выонг заметил еще на лице Нян тревогу — чего-то она ждала и боялась. И Выонгу стало жаль Нян. В разговорах с Ай он как-то посочувствовал Нян: несчастной женщине никогда уже, наверно, не стать матерью, и сейчас Выонгу вспомнился этот разговор.
Ай в колонне не было, и Выонг вздохнул с облегчением. Значит, Ай пока отказывается от пути, на который толкает ее сестра, значит, еще есть время. Выонг страшился объяснения с Ай, но оно было неизбежным.
Шествие продолжалось. Теперь шли пожилые женщины, лет пятидесяти и старше, и никто на них уже не смотрел и не восторгался их красивыми нарядами. Еще дальше, последними, шли монахини в узких, длинных, до пят, черных одеяниях. Единственным светлым пятном на этом мрачном фоне были бледные восковые лица и изредка мелькавшие из-под мрачных балахонов босые пятки. Эта колонна больше походила на похоронную процессию. Тонкие, казалось просвечивающие и неживые, пальцы монахинь перебирали висевшие на груди четки. И хотя настоятельницы в отличие от монахинь были во всем белом, все равно на зрителей веяло от этой процессии какой-то кладбищенской печалью.
Больше смотреть было не на что. Выонг медленно двинулся вдоль дороги к городу. Скоро он догнал оркестр, Согласия в нем больше не было, каждый играл что хотел: один — какую-то песню, другой — военную музыку, третий — похоронный марш. Каждый старался передудеть или перебарабанить другого. Адский шум заглушал человеческие голоса. Здесь была голова шествия. Откуда-то в процессию влилась колонна молодых священнослужителей и монахов, хотя, может быть, Выонг, увлеченный поиском Ай, просто не заметил этой колонны вначале. Восемь человек пронесли на красивом паланкине статую святого Доминика. Еще двое несли огромный зонт, прикрывавший святого, а четверо держали над ним желтый балдахин.
Выонг с любопытством разглядывал монахов. Многие были одного с ним возраста, но выглядели даже моложе — упитанные, холеные, аккуратно постриженные, с маленькими, не знавшими тяжелого труда руками. Правда, в глазах монахов нет молодого блеска, а лбы некоторых уже пересечены морщинами. Вдруг Выонгу показалось, что он видит знакомое лицо. Кто же это такой? Фунг! Сын бывшего церковного старосты Хапа собственной персоной. Про его разговор с учителем из города во время уборки риса Выонг слышал от Тиепа и теперь вспомнил о том разговоре. Юноша тоже заметил Выонга и посмотрел на него сквозь стекла дымчатых очков умными, внимательными глазами. Да-да, он ведь учился в духовной семинарии, потом его почему-то исключили, он вернулся в дом к отцу, прятался, чтобы его не направили на общественные работы или не призвали в армию. Потом, по слухам, отец опять устроил его в семинарию и снова его выгнали из-за какой-то девицы — но вот он опять здесь! И Выонг почувствовал, как в нем поднимается неприязнь к этому молодому бездельнику, который правдами и неправдами стремится жить за чужой счет. Все это промелькнуло в голове Выонга мгновенно, но, когда он снова поискал глазами Фунга, тот отвернулся. Выонг загляделся на широкую сильную спину Фунга и не заметил, как очутился чуть не в самой середине колонны бывших чиновников. Эти немолодые люди были торжественны, но их парадная одежда давно уже потеряла прежний вид, да и немудрено — кто теперь шьет церемониальные платья, кому они нужны? Раньше за человеком в подобном парадном костюме следовал слуга с большим опахалом или зонтом. Теперь нет ни слуг, ни господ — все кануло в прошлое.
Кто-то хлопнул Выонга по плечу. Он обернулся и оказался нос к носу с Нямом. Головная повязка старика съехала на сторону, лицо его раскраснелось от жары.
