На другое утро, не успели допеть свои песни петухи, знакомая нам женщина шла по дороге в Байтюнг.

Летом и зимой его преосвященство Фам Ван До просыпался с рассветом. Решительным движением отбросив одеяло, он встал с постели, с хрустом потянулся, набросил на плечи тонкий шерстяной халат и сел к письменному столу. Старый слуга-монах уже стоял в дверях, держа серебряный поднос с чашкой горячего кофе. Он молча поднял шторы и ушел за одеянием епископа. Святой отец отхлебнул кофе, закурил английскую сигарету, надел очки и углубился в чтение, не забыв приладить на ухо маленький наушник транзисторного приемника, по которому можно было слушать весь мир. В семь часов он принял горячую ванну, облачился в белые брюки и темную сутану и прикрыл голову будничной черной скуфьей. После этого вышел в сад размяться перед завтраком. Когда он вернулся в свои покои, его уже ждали на столе суп из голубей, свиной паштет, омлет и сладкий пирог. Епископ употреблял рис только за обедом, который неукоснительно подавался ровно в час дня. До четырех пополудни епископ отдыхал, ужинал в восемь.

Благодаря строгому режиму и умеренности епископ был крепким, здоровым человеком. В сорок четыре года весил семьдесят килограммов и мог поспорить силой с людьми много моложе себя. Работал он с увлечением, усталости никогда не знал. Кроме религиозных отправлений, его преосвященство Фам Ван До взял на себя некоторые заботы о духовной семинарии. Посетителей он принимал в своем кабинете или канцелярии, что располагалась рядом. Наконец, ежедневно он посещал один из двух женских монастырей города. Епископ не забывал и простых смертных. Один-два дня в неделю он ходил по домам своих прихожан и получал от этого большое удовлетворение. При этом он никогда не пользовался паланкином или рикшей, а садился на свой мопед и катил по пыльным дорогам в сопровождении мальчика-слуги. Его преосвященство любил называть себя народным, революционным епископом.

Верующие любили своего наставника. Появление его в приходах часто сопровождалось обильными трапезами, устроенными прихожанами. Епископ не чурался простой еды и с удовольствием пробовал жареного каплуна, приготовленную на пару щуку, яйца всмятку, мог при особой надобности пропустить даже рюмку рисовой водки, настоянной на лекарственных травах или китайских яблоках.

Обо всем этом знала и Нян, спешившая в епископский дворец по поручению Хапа. Его преосвященство ласково встретил гостью. Опустившись перед епископом на колени, она рассказала ему всю историю с Ай. Святой отец сидел в обитом бархатом кресле и внимательно слушал, смежив веки. Когда женщина кончила говорить, епископ открыл глаза, с удовольствием поглядел на миловидное лицо, аккуратную прическу посетительницы и протянул ей холеную белую руку для поцелуя. Нян с горячностью прильнула к этой руке, что творила добрые дела. Затем, пятясь, бесшумно выскользнула из кабинета.

Часы показывали девять утра. Епископ вышел во двор и неспешным шагом проследовал в семинарию. В это время там начинался урок французского языка, который вел отец Хоан. Епископ удивился, увидев под жаркими лучами солнца возле класса девятерых семинаристов, стоявших на коленях с опущенными головами. Суровый отец Хоан опять наказал своих учеников за какие-то провинности. Викарий, издалека заметив епископа, бросился ему навстречу и изобразил на лице почтение.

— Ваше преосвященство, позвольте доложить вам, что дети ваши не отличаются добродетелями. Вот стоят те, кто плохо учит уроки или нарушает дисциплину…

Епископ прервал Хоана, мягко сказав:

— Может быть, вы чрезмерно строги с ними, ведь они в самом деле еще дети. Им трудно избежать ошибок и мелких прегрешений.

— Ничего себе мелких! А ну-ка, Дан и Чиет, расскажите, в чем вы провинились!

Двое из наказанных подняли блестевшие от слез глаза на благожелательное лицо епископа.

— Ваше преосвященство…

— Скрестить на груди руки! — крикнул отец Хоан.

Оба семинариста выполнили приказ и испуганно поклонились епископу до самой земли.

— Продолжайте, дети мои! — подбодрил их епископ.

— Ваше преосвященство! Отец Хоан! Мы повинны в нарушении запрета… запрета на еду тайком.

— Договаривайте до конца, — зло проговорил Хоан, — расскажите, как вы ели тайком.

Оба провинившихся семинариста молчали, словно проглотили язык. Они только согнулись в раболепном поклоне, и казалось, вот-вот упрутся бритыми лбами в кирпичи, которыми был вымощен двор.

Отец Хоан наклонился к ним сам и прошипел:

— Ну хорошо, молчите, значит! Тогда придется мне рассказать о ваших подвигах. Ваше преосвященство, перед вами две свиньи! Запрет, о котором вы слышали, они нарушают не первый раз. Раньше их уличали в том, что они ловили в вашем пруду рыбу и ели ее сырой, воровали с вашего огорода овощи, а из сада — бананы, причем рвали их зелеными, а потом зарывали под деревом и прикрывали сухими листьями, чтобы фрукты дозрели. А вчера их наглость перешла пределы. Они выкрали из вашего сарая курицу, сидевшую в гнезде, а потом убили и зажарили прямо в спальных покоях.

— Неужели так?! — епископ начинал сердиться.

— Да, ваше преосвященство, истинная правда! Отрубили несчастной голову и ночью изжарили ее под кроватью. Если бы не верный Фунг, мерзавцы остались бы безнаказанными, совершив грех чревоугодия.

Епископ молча кивнул головой и посмотрел на следующих двух семинаристов, с головы до ног перепачканных в пыли и грязи.

Отец Хоан сразу же заговорил:

— Эти двое — Тхан и Тинь — сквернословили и устроили потасовку. Дрались так, что мы оттащить их друг от друга не сразу смогли.

Провинившиеся молчали, хотя дело было не совсем так, как представил отец Хоан. Предыдущим вечером приятели играли в карты, и Тхан задолжал Тиню четыре хао. Утром, перед началом занятий, между картежниками началась из-за долга ссора. Они вцепились друг другу в одежду, но тут подоспел отец Хоан, сбил обоих с ног и принялся тыкать лицом в землю. Но сказать об этом епископу — значило только навлечь на себя еще больший гнев отца Хоана.

Тот, однако, уже указывал епископу на следующего грешника.

— Вот этот, зовут его Тхань, не хочет прилежно учиться. Занимается французским уже больше года, а результатов никаких. Сегодня, вместо «долой коммунизм», сказал «да здравствует коммунизм». Воистину кормим пчелу в собственном рукаве!

Провинившийся судорожно вздохнул и разрыдался.

— Ваше преосвященство, не по своей воле я ошибся. Я очень боюсь отца викария, вот и перепутал слова.

Епископ, ничего не говоря, повернулся было, чтобы уйти, как вдруг один из наказанных вскочил и, скрестив на груди руки, проговорил:

— Низко кланяюсь вашему преосвященству…

— На колени, негодяй! — вне себя от гнева заорал отец Хоан.

Ученик склонил голову, но не опустился на колени. Лицо бедняги было малиновым, на опухших щеках засохла кровь.

— Ваше преосвященство, — продолжал он, — ваш ученик несправедливо наказан.

Викарий опять прервал его:

— Вы видите сами, ваше преосвященство, что это за невежда! Осмеливается говорить, не получив на то разрешения. Молчать, Тиеу, скотина!

Но Тиеу не подчинился.

— Вчера, ваше преосвященство, я не понял объяснений отца Хоана и наделал ошибок. Отец Хоан заставил меня покаяться и долго молиться пресвятой деве. Я каялся и молился, но сказал отцу, что делаю это напрасно, ибо пресвятая дева не могла видеть моего греха, а значит, и простить. Отец Хоан избил меня за это и расшиб нос.

На лице епископа мелькнула тень сострадания.

— Я прошу отца викария простить ваши прегрешения. Вы их уже искупили. Отправляйтесь в класс и постарайтесь быть прилежнее и понятливее. Почаще читайте Библию, это вам поможет…

Епископ удалился. В комнате для приема гостей он устало опустился в кресло. Ему не нравились методы воспитания отца Хоана, но он не был уверен, что чем-либо, кроме строгости, удастся удержать учеников в семинарии. Сейчас семинаристов насчитывалось около ста человек. Епископ знал их всех. Основную часть составляли дети из зажиточных или исконно религиозных семей. В их домах ненавидели коммунистов, выражали недовольство аграрной реформой. Все это хорошо, но дети в таких семьях росли избалованными, любили погулять, вкусно поесть, а трудиться не умели и не хотели. Поэтому, попав в семинарию, они продолжали вести прежний образ жизни: убегали по ночам в кино, пили вино, тайком слушали радио, читали недозволенные книги и даже навещали расположенный неподалеку женский монастырь. Епископ понимал, что в молодые годы трудно выдержать строгое затворничество и суровую дисциплину семинарии. Особенно сейчас, когда за ее стенами сколько соблазнов, веет духом свободы. Именно свобода их и притягивает. Понимают ли они, какой это опасный искус?! Именно от свободы — все беспорядки, все грехи! Свобода выражать свое мнение, свобода думать, свобода смотреть и читать, что хочется, свобода искать истину — все противоречит монашескому уставу. И если семинаристам дать поблажку, то из них не получатся такие верные люди, как приближенный епископа, отец Сан, или монах Фунг, пусть доносчик, но тем не менее нужный, полезный человек… Естественно, что подобные служители господа не пользуются симпатией семинаристов, но что поделаешь, если без их помощи, без доносов, слежки не обойтись. И с едой — все понятно. Семинаристу его семья обязана ежемесячно привозить четыре корзины риса, но ученики молоды, здоровы, и этой еды им не хватает. Однако большего не дозволяет устав. Вот семинаристы и воруют и хоть иногда наедаются до отвала. Да, много трудностей, но семинария — это школа воспитания воинов церкви. Следовательно, надо проявлять еще больше внимания ко всему, что связано с семинарией…