Хоа знал, что секретарь уездного комитета — человек опытный и осмотрительный, подлинный боец-коммунист. Однако молодость мешала Хоа перенять опыт людей старшего поколения. Желая побыстрее решить трудное дело, он частенько горячился. А теперь, простившись с Тхаем, Хоа шел к себе, по пути размышляя о только что состоявшемся разговоре, приведшем его в сильное замешательство.

Впрочем, и Тхай, проводив гостя, тоже ощутил смутное беспокойство: этот ретивый парень может наломать дров. Уже не раз, поддавшись предвзятому мнению, он принимал скоропалительные решения. И Тхай вспомнил один давнишний случай.

Дело было в тысяча девятьсот сорок седьмом. Французы захватили город Намдинь и готовились выступить дальше на юг по равнине. Народное правительство спешило мобилизовать силы, чтобы дать отпор врагу. А в это же время местные реакционеры из священнослужителей готовились поднять мятеж. В епархии Тангдиен викарием тогда был отец Хоанг Куинь. Якобы для защиты местного населения, он сколотил банду, и по его заданию бандиты захватили семерых кадровых работников и ночью на берегу моря расстреляли их. После этого он поднял на ноги всех своих приспешников, среди которых оказалось множество обманутых крестьян, вооружил их копьями, мечами, палками и расставил на всех дорогах, ведущих в деревню Суанха, где обосновался он сам. Толпа верующих собралась в местной церкви. Попытка уговорить восставших сложить оружие не увенчалась успехом. Был отдан приказ подавить мятеж, но Хоанг Куинь заставил своих бандитов оказать сопротивление, и бойцов начали избивать, полилась кровь. Наши бойцы держались мужественно, кольцо вокруг церкви постепенно сжималось. И когда оборонявшимся оставалось отступать только внутрь церкви, они бросились в новую атаку, пустив в ход камни, копья, дубины, ножи. Какая-то обезумевшая фанатичка разделась и голая с диким воплем кинулась на наступавших бойцов…

Тхай знал, что в том отряде был семнадцатилетний Хоа, и подростка поразили страшные сцены, раны товарищей, разбитые в кровь лица, сломанные руки и ноги. И юный боец возненавидел Хоанг Куиня и ему подобных. С тех пор прошло тринадцать лет. Неопытный паренек стал кадровым работником милиции, только при столкновении с оголтелыми реакционерами терял голову — история в Сангоае вывела его из равновесия. Видно, как он кипел, словно котел, когда нужны были в первую очередь спокойствие и выдержка…

А Хоа вошел к себе, сел и задумался. Через минуту в комнату ввели Нян. Не здороваясь, она молча прошла в угол и встала, прислонившись к стене, медленно оглядела комнату, затем опустила глаза, словно ее интересовали только собственные ноги. Она застыла, подобно деревянной статуе.

Хоа взглянул на женщину и невольно подумал: красивая, молодая, одета неплохо. Встреться он с ней при других обстоятельствах, мог бы влюбиться в нее, даже жениться… на этой преступнице… Он вдруг опять оказался в деревне Суанха, снова увидел нагую женщину с безумными глазами, которая бесстрашно хватала обеими руками дула винтовок, а в это время бандиты убивали наших бойцов ножом в спину… Хоа невольно вздрогнул и пристально посмотрел на Нян… Она такая же, как та ведьма из Суанха!.. В его глазах вспыхнуло пламя ненависти.

— Эй ты, Нян!

При этом окрике женщина, стоявшая у стены с опущенной головой, выпрямилась и тихо сказала:

— Да, меня зовут Нян.

— Несмотря на твое упорное молчание, твоя вина доказана. Лучше сознайся. Зачем ты набросилась на работника волостного административного комитета Тиепа? Зачем ударила его камнем?

Теребя ворот платья, Нян отвечала все так же негромко:

— Уважаемый господин, я из хорошей семьи и никогда не участвовала ни в каких безобразиях, которые вы мне приписываете. Просто младшая моя сестра ослушалась меня, и я… одним словом, я решила…

— Я не спрашиваю тебя о твоей сестре, — прервал ее Хоа. — Она вышла замуж. При помощи властей и общественных организаций этот вопрос решен. Ни Нионг, ни ты не имеете права лезть в личную жизнь Ай.

Нян отпустила ворот платья, гордо подняла голову, на лице ее снова появилось дерзкое, надменное выражение.

— Наши родители умерли, поэтому на мне, как на старшей сестре, лежит ответственность…

— Никакой ответственности на тебе не лежит. Твоя сестра достигла совершеннолетия, и даже родители не имеют права вмешиваться в дела взрослого человека. А твои действия являются нарушением закона, больше того, они привели к преступлению. Во-первых, нападение на человека и нанесение ему увечья. Во-вторых, оскорбление власти действием и поношение народного государства. В-третьих, вмешательство в жизнь сестры.

Нян не ответила ничего.

— Теперь скажи мне: с кем ты была в сговоре, когда вы готовились устроить скандал?

Нян широко раскрыла глаза, словно не понимая, о чем ее спрашивают. Хоа повторил вопрос:

— С кем ты обсуждала, как учинить этот скандал?

Нян закрыла глаза. Перед нею замелькали знакомые лица: гладко выбритое с тонкими губами отца Сана, красивое сестры Кхюен, не слишком симпатичные физиономии Мэя, Диеу, Нгата, Тана, потом Нионга и даже его сожительницы Хао. После тех памятных событий, наверно, опять сходятся вместе, пьют, закусывают, готовятся к новым подвигам. А она, Нян, должна нести ответственность за всех. Дело идет к тому, что вскоре на ее запястьях защелкнутся металлические наручники и она попадет в тюрьму… Да, именно те люди, вместе с которыми она давала клятву верности, вступая в армию Христову, привели ее к наручникам. И тут Нян вспомнила, как отец Сан говорил: ничто не поможет в миру, если человек утратил душу. Нян вскинула голову и решительно произнесла:

— Ни с кем я ничего не обсуждала. Если я виновата в совершении преступления, то я и буду за него отвечать.

— Хорошо! — буркнул Хао. — Признаешь ли ты, что пыталась хулиганскими действиями сорвать бракосочетание своей сестры?

— Да, признаю, — резко ответила Нян.

Хоа записал что-то в протокол допроса и задал следующий вопрос:

— Признаешь, что оскорбляла народную власть и поносила наше государство?

Нян молча кивнула.

— Признаешь, что опасно ранила кадрового работника, члена волостного административного комитета?

— Нет, не признаю, — и Нян отрицательно покачала головой. — Я не ударяла господина Тиепа.

Хоа вытащил из ящика письменного стола камень и показал ей.

— А это что?

— Камень.

— Камень?! Именно этим камнем ты ударила товарища Тиепа в висок. Будешь отпираться, как раньше?

Нян рухнула на стул и обеими руками закрыла лицо.

— О господи, помоги! Да не могла я ударить человека! Я даже не помню, как этот камень у меня в руках оказался.

Хоа иронически улыбнулся.

— Хватит изображать невиновность. При аресте ты держала камень в руках. Почему же он у тебя оказался, если ты утверждаешь, что не ударила товарища Тиепа?

Нян зарыдала.

— Этот камень попал в господина Тиепа и упал у моих ног. Кто-то бросил его, но я не знаю, кто это сделал.

— Все хочешь выкрутиться, — Хоа говорил жестко, отчеканивая каждое слово, — только у тебя ничего не получится. Вот протокол. Здесь записаны твои показания в день ареста.

Нян отвернулась к стене, шепча молитвы. И тут за дверью послышался стук палки, и в комнату вошел человек с забинтованной головой. Из-под белой марлевой повязки видны были только глаза. Это был Тиеп. Он шел хромая, опираясь на палку.

Хоа вскочил и подвинул вошедшему стул.

— Садитесь, товарищ Тиеп! Зачем в таком состояния вы встали с постели?! Расследование подходит к концу.

Увидев забинтованную голову Тиепа, Нян вся сжалась. «Боже, ведь его чуть не убили! — подумала она. — И виновата буду я… Нет, с меня достаточно, не хочу отвечать за чужие преступления…»

А Тиеп взял предложенную сигарету, разломил ее надвое и закурил. Сделав глубокую затяжку, он, наконец, заговорил. Голос его был слаб, но каждое слово он произносил четко и ясно:

— Я узнал, что вы ведете дело Нян, и пришел, чтобы дать свидетельские показания…