Собирая свои жалкие пожитки, которые состояли из пары грязных одеял и одной подушки, почти потерявшей форму и превратившейся в блин, я услышала плач. Жалобный тонкий писк котенка. Застыв на мгновение глупым изваянием, я рванула на звук.

Он ползал в зарослях колючего, криво разросшегося кустарника, лишенного всякой листвы, раня мягкие подушечки о колючки, царапая нос и громко мяукая в попытке выбраться из западни, но лишь сильнее в ней застревая.

Закатив рукава дряхлой одежки повыше, я полезла вглубь тонких веток. Колючки сразу же вспороли кожу, несколько капель крови капнуло на землю, но я не обращала внимания, целиком сосредоточившись на котенке, чей бело-рыжий окрас был слишком знакомым.

Ухватившись за тощее грязное тельце, я попыталась вытянуть котенка, но сухая ветка неудачно надломилась и воткнулась ему в живот. Котенок заорал еще громче и начала вырываться, применяя лучшее оружие всех котов — когти, тонкие и острые, как бритва. Я зашипела, сдерживая ругательства, рвавшиеся с языка, но не сдалась и не выпустила паршивца. Вместо этого я начала ломать ветки, препятствующие спасению тощей живности. Ладони очень быстро стали мокрыми от крови, но это было незначительное неудобство по сравнению с Сократом, который вдруг почему-то лишился прожитых лет, обратившись в мелкое пушистое, но не менее бесстыжее, чем прежде, создание.

— Эй! Тихо, тихо, — зашептала я, прижимая дрожащее тельце к себе, пытаясь согреть теплом собственного тела. — Не плачь, все хорошо.

Котенок замер, прислушался к моему голосу и… заорал еще громче, теперь с отчетливой претензией. И начал карабкаться по свитеру к голове.

— Ну, вот и куда ты ползешь? — вопросила я со смехом, потому что… была счастлива найти его. Живым. Пусть даже больше не говорящим. Зато теперь у него присутствовали оба глаза, что, возможно, было компенсацией за потерю разумности. — Как ты здесь оказался? И почему ты такой… мелкий?

Добравшись до моего плеча, котенок на некоторое время замер, запуская когти в ткань свитера и смешно балансируя, а после попытался перемахнуть через меня, чтобы дать деру.

Пришлось ловить, ухватившись за тонкую шкурку на загривке.

— Ты такой худой, — пробежавшись по хрупким ребрышкам, опечалилась я. — Чем же мне тебя накормить?

Сама я не ела. Вообще. А с некоторых пор даже не испытывала потребности в еде, поэтому легко переносила голодовку. Мое тело становилось худее, кожа приобретала серый оттенок, вены опасно проступали, оголяясь, словно провода, но голода я больше не чувствовала. А потому и не искала еду, хотя, наверное, где-то она все же возможно была.

Словно уловив направление моих мыслей, котенок затих и начал мурчать, потершись треугольной мордочкой о запястье.

— Да поняла уж, что ты мне тут голодный бунт устроил, — скривилась я. — Постараюсь решить проблему.

И сунула котенка в карман, где он свернулся калачиком и практически мгновенно уснул. Ласково погладив его пальцами и для надежности укрыв сверху дополнительным слоем одежды, я отправилась добывать для своего друга пропитание.

Я рассчитывала, что на моем пути вновь окажется какой-нибудь заброшенный город, где можно будет поискать продуктовые лавки или же просто забраться в чей-то дом. Но, несмотря на то, что я шла без остановки много часов, считая шаги, чтобы хоть как-то отмерять время, вокруг были лишь белые острова снега, перемежающиеся подмороженной пустынной землей, которая вскрылась после частичного таяния снега и была покрыта коркой льда после недавних повторных заморозков.

За все это время котенок ни разу не проснулся, продолжая мирно сопеть в моем кармане. Тепло от его хрупкого тельца я чувствовала сквозь ткань, улыбаясь от вернувшейся ко мне надежды.

— Прости, но я больше не могу, — прошептала я, прикладывая руку к карману и медленно опускаясь на колени, ощущая под ними грубую неровность некогда влажной, а ныне оледенелой земли.

Вынув из импровизированной котомки два скомканных старых одеяла, одно из которых было стеганным, а другое — из грубой колючей шерсти, я швырнула одно на другое перед собой и без сил упала сверху, даже не особо рассматривая, где остановилась на ночной привал. Сжавшись в комок, теснее прижала к себе слабо зашевелившегося Сократа. В попытке улечься поудобнее, он выбрался из кармана, прополз под свитером и прижался к моему животу, забавно щекоча усами. Глубоко вздохнув с облечением и благодарностью он затих. И мы уснули.

Проснулась я от странного скребущего звука. Села, недоуменно тряся головой и потирая сонные, не желающие разлипаться глаза. Некоторое время сидела, тупо пялясь в одну точку, а потом сообразила. Сократа рядом со мной нет.

Вскочила, заорав:

— Сократ!

На мгновение повисла тишина, мир будто застыл, прислушиваясь к моему воплю, а потом скребущий звук повторился вновь, теперь интенсивнее, громче.

— Что?… Где?…, - я бестолково завертела головой, а после разглядела непонятное шевеление вдали. И бросилась со всех ног туда.

Почти добежав до котенка, которому почему-то вздумалось побродить по округе в одиночестве, я поскользнулась. Ноги смешно взметнулись вверх, и я со всех размаху с громким «угух!» рухнула на попу, ударившись копчиком. Боль фейерверком выстрелила вдоль позвоночника, а я отчетливо расслышала хруст собственных костей.

Громко застонав, перекатилась, держась одной рукой за пятую точку, а другой упираясь, чтобы подняться. Ладонь погрузилась в снег и пальцы, нырнувшие глубже, заскребли по льду.

— Что? Это озеро? — размашистым движением я смахнула снег со льда и с удивлением поняла, что лежу на поверхности замёрзшего водоема, испускающего из своих недр насыщенное голубоватое свечение. Обескураженно обвела взглядом периметр озера. С одной его стороны топорщились битые каменные глыбы, будто кто-то выкорчевал и пережевал горы. Уцелела лишь одна скала, продолговатая, вытянутая, напоминающая стену, опасно отвесная и из-за этого кажущаяся неприступной. И было совершенно непонятно, каким образом в этой скале образовалось скопление пещер, напоминающих соты. Они были неравномерными, непропорциональными, какие-то входы были меньше, другие больше, отдельные проемы вовсе напоминали отверстия от попадания ядра. И все же, создавалось впечатление, что пещеры эти были не природными, а рукотворными и носили четкую функциональную и вполне определенную цель.

Напротив, в той стороне, откуда прибежала я, находился замок. Цвета графита, с миниатюрными балконами, шпилями и минаретами, ажурный и будто бы сложносочиненный, совершенно не монументальный, но, тем не менее, мрачный, на фоне безлюдного необитаемого пейзажа напоминающий последнего титана, удерживающего на своих негнущихся плечах падающую небесную твердь. Последний оплот в разрушительном вихре войны. Бесконечно одинокий, оставленный людьми и богами. В его островерхих чертах, ребристых сводах и воздушных опорах угадывались образы готических аббатств и средневековых аристократических обителей, в которых доминировал и подавлял абсолютизм власти и веры.

— И как я его сразу не заметила? — спросила саму себя я, с удивлением взирая на замок, в котором не подсвечивалось светом ни одно из многочисленных окон.

А Сократ продолжал скрести.

— Да что ты там нашел? Неужели жаренный свиной окорок? — вспылила я, подскочила на ноги, позабыв про боль, но сразу же о ней вспомнив и доковыляла до котенка, контролируя каждое движение.

Но мелкая и теперь совершенно неболтливая живность не одарила мое появление своим вниманием, продолжая яростно скрести когтями, периодически смешно шипя на лед в одном конкретном месте.

— Перестань, — вздохнула я, схватила пушистого поперек худого, ввалившегося живота, сунула в карман и всмотрелась в застывшую воду. — Ох…

Это была картина. Картина, вмороженная в лед, который в сочетании с ярким, писанным насыщенными красками портретом, напоминал толстое защитное стекло в музее.

На картине была изображена девушка, маленькая, хрупкая, но с очень взрослым взглядом. Лицо вытянутое, элегантное, с оттенком печали и понимающего сожаления. Глаза большие, вытянутые к вискам и до боли напоминающие глаза… Сатуса. Зеленые, такие же, как и у меня, только на пару оттенков темнее. Эта темнота придавала глубины, в которую хотелось нырнуть и таинственности, которую хотелось разгадать. Она была загадкой, к которой хотелось, нестерпимо хотелось, найти отгадку, узнать, разоблачить все её тайны. Почему-то подумалось, что она, эта девушка в длинном красном платье с пышными фактурными складками на юбке и изысканными тонкими рукавами, была идеальным олицетворением темной принцессы. В руках она держала совенка, ласково обхватывая малыша ладонями. За её спиной гордо выгибала длинную шею черно-белая птица с острым вытянутым клювом, а над ней, широко распахнув крылья, парил орел.