«Ну, вот и финиш, — подумал Земцев, вернувшись к себе в комнатушку дознания. — В шаге от почти раскрытого дела. Дуэль нервов «шкипер — Земцев» не получилась. Нервы сдали у майора. Этого варианта я не предусмотрел…»
Некоторое время он сидел в сумерках, не зажигая света и ничего не предпринимая. Так лучше думалось, да и не хотелось никого и ничего видеть. Надо было что-то делать, искать выход — он не мог. Отпустить задержанную по подозрению шхуну не самое страшное, даже вообще рядовой эпизод в жизни подразделения. Подобные осечки случались, и нередко. Недоразумения заканчивались, как правило, мирно. Расставались с японцами друзьями. Если это были честные люди и их заход в наши воды был с честными намерениями — отстояться во время шторма, починить поломку, привести в порядок сети, заправиться водой, попросить медицинскую помощь. Бывало, приходилось отпускать скрепя сердце и такую публику, на которой, как говорится, пробы негде ставить, — того же Кубото Киндзо, отъявленного пирата, профессионального игрока в ханафуда[7], которого разыскивала сама японская полиция; известных братьев Такахаси — Гришу и Васю, помотавших немало нервов морякам-пограничникам своими шальными наскоками; знаменитого на все рыбацкое побережье Хоккайдо Косака Цумэо — гангстера и авантюриста, девять лет просидевшего в японской тюрьме; хитрющего сендо Ивасаки с «Нами-мару», автора известной тактики «коллективного промысла» и «индивидуального бегства». Можно еще многих вспомнить, отпущенных не по доброй воле — не нашлось, к сожалению, против них доказательств, улик, а не пойман — не вор.
С «Дзуйсё-мару» совсем другое дело. Налицо явный сговор — записка сендо это подтверждает. Хозяин в панике, вот-вот заговорит старик-моторист, да и этот парень колеблется — Наруми Симото; наконец, главная улика — журнал лова где-то на шхуне, его надо искать. Еще часа два-три, и все должно решиться. Он чувствует это. Он в шаге от истины. И тут перед тобой зажигается красный свет. Обидно.
Земцев встал и подошел к окну. Он все еще ждал «Диану». Дымов нужен был ему сейчас как воздух, как палочка-выручалочка. Но «Дианы» в бухте не было. Видно, Дымов ничего не нашел. Да и поди отыщи в море эти порядки — что в стогу сена иголку, был бы точно известен хотя бы квадрат…
Черт возьми, что же делать? Кто знает? Ведь нет же безвыходных положений!
Он вспомнил вдруг, как в июне этого года на соседнем острове взорвался вулкан. Молчал сто шестьдесят лет и вдруг неожиданно взорвался. И началось извержение. В двенадцать часов дня еще сияло солнце, а потом все потемнело и на остров опустились густые сумерки. С неба повалил черный снег. Пепел летел так густо, что слепил глаза, трудно было дышать. Триста двадцать часов работал вулкан. Люди обезумели от страха. В поселке началась паника. Приостановилась работа на комбинатах. Люди потянулись к пирсу, требуя отправки на материк. Казалось, уже никто и ничто не может их остановить. И вот тогда в разгар всего этого в бухту вошел пограничный корабль и стал как ни в чем не бывало деловито разгружаться на виду у всех. И на берег сошла прибывшая на соседнюю пограничную заставу молодая чета — лейтенант-пограничник и его жена с маленьким ребенком, совсем молодые ребята, сняли с борта свои нехитрые пожитки — два чемодана, детскую коляску и гитару с большим красным бантом.
Люди, которых страх согнал сюда, на пирс, и которые сидели здесь со своими узлами в ожидании удобной оказии, чтобы навсегда покинуть эти места, поняли, что ничего особенного не случилось, жизнь продолжается, и стали потихоньку расходиться по домам…
Земцев отошел от окна и включил свет.
Нет, так просто он не отступит. Он перестал бы уважать себя, если бы поступил сейчас иначе. Есть в жизни минуты, когда человек обязан постоять за свои убеждения, свою точку зрения, свой принцип, в конце концов. В противном случае, уступив единожды, он не устоит от соблазна так поступать и в дальнейшем. Удобная позиция. Все так просто и все так сложно.
Неожиданно на глаза Земцеву попался нераспакованный сверток — подарок Ковалева. «Вскрой, если замучают сомнения». Ах, Стас, ах, злодей! Как в воду глядел! Ну что ж, посмотрим, что он тут придумал.
Земцев снял с сейфа увесистый пакет и стал его распаковывать. Чеканка была превосходной. Земцев был изображен на ней в образе Фемиды, держащим в руках весы правосудия, на тарелках которых абсолютно уравновешенными покоились Престиж и Закон. Ковалев работал профессионально, кроме того, у всех его работ было свое лицо, их нельзя было спутать с другими. У Ковалева был свой взгляд на вещи — этакий философско-романтический.
Земцев отступил на шаг и еще раз внимательно оценил работу. Пожалуй, все в полном порядке, заключил он. Почему бы Фемиде, служительнице закона, по доброй воле Ковалева не принять и облик некого Земцева, офицера по дознанию? А насчет весов — это вообще очень метко подмечено. Престиж и Закон. Как нелегко подчас их уравновесить! Разве не случалось такого, когда ради собственного престижа и пресловутой чести мундира мы не выискивали в этом самом законе удобные нам обходные лазейки? Разве не грешили против истины под видом добродетели во имя хорошего человека и добра? А ради корысти? Любви, наконец? А разве ради престижа мы всегда были так бескорыстны?..
Рявкнул зуммер.
«Ну вот, не дадут человеку и очиститься перед ответственным решением». Земцев поднял трубку. Звонила Нина.
— Слушай, отец, ты думаешь заглянуть домой?
— Думаю, мать.
— Это уже кое-что. Как у тебя вообще со временем?
— Со временем? Почти как у бальзаковского Рафаэля де Вилантен с шагреневой кожей. Убывает по мере…
— Ты что, уже начал грешить? — опередила его Нина.
— Нет, только думаю…
Земцев положил трубку. Решение в нем уже созрело. Это он понял мгновенно, еще не окончив разговора. Оно словно ждало толчка извне. Он знал — это единственное, что еще может спасти дознание. И он не упустит этого последнего своего шанса.
Земцев вызвал к себе Скрабатуна.
— Старшина, слушай меня внимательно. Команду «Дзуйсё-мару» срочно на шхуну! Больного старика не тревожить. Сендо и хозяина — тоже на шхуну!
Старшина поднял на него удивленное лицо.
— Да-да, Скрабатун, теперь это уже не имеет значения. Вернее, имеет, но другое. — Земцев накинул на плечи куртку, взял в сейфе пистолет. — Возьми с собой двух толковых ребят — Грибкова и еще кого-нибудь. Через пять минут быть всем на пирсе, через десять — отходим.
Пока грузились на шхуну, Земцев объяснил задачу всем троим:
— Скрабатун, берешь на себя шкипера. Трофимов — Ямомото, ты, Грибков, как только пришвартуемся, спустишься в машину и будешь ждать. Если кто пожалует — посмотри, что будет делать; не придет никто — тоже хорошо. Всё, по местам!
Они пришвартовались у пирса рыбокомбината. Там их уже ждали два грузовика. (Предварительно Земцев созвонился со Слитой, и тот не подвел — быстро организовал транспорт.)
Обычно, когда вина шкипера доказана и против него возбуждалось уголовное дело, улов со шхуны и сама шхуна конфисковывались в пользу государства — таков порядок. В данном случае Земцев поступал так на свой страх и риск. Обстоятельства вынуждали его форсировать события. Сдать улов с «Дзуйсё-мару» на комбинат — теперь это был его единственный шанс выиграть время, задержать шхуну еще хотя бы на два-три часа. Кроме того, этот шаг должен был, по его расчету, морально подействовать на команду и хозяина. Тем самым он давал им понять, что улики у него в руках и он, Земцев, уже принял решение задержать шхуну и возбудить против ее команды уголовное дело. А что это за улики — свидетельские показания или вещественные доказательства, — над этим пусть ломают голову сами. В этом был элемент интриги. Ожидал он и кое-какие ответные действия со стороны шкипера, хозяина или кого-нибудь из команды: если журнал лова действительно на шхуне, возможно, его захотят перепрятать или просто проверить сохранность. На этот случай Скрабатун и Трофимов не спускали глаз со шкипера и хозяина, а Грибков занял позицию в машинном отделении.
