— В тихом омуте сами знаете, кто водится. Я тоже ни разу ее не заподозрил. Хотя намеки были. Все эти заигрывания с новомодными течениями до добра не доводят.

— Не знаю, как теперь продолжать службу. Это же полный провал и профнепригодность. Старый разведчик не заметил змею за пазухой.

Молодой тоже. Что поделать — все ошибаются.

— Если выживу — подам в отставку. Не знаешь, кому верить — не верь никому. К тому же, давно хотел махнуть на Аляску. Покататься на упряжке, завести маламута, половить рыбу в проруби. Так и поступлю, как только все это закончится.

— Не загадывайте перед решающей схваткой, — на ум пришел заезженный штамп из полицейских драм. — Это дурной знак.

— Надеюсь, твои знаки будут только хорошими, — старик невесело улыбнулся и шагнул под низкий арочный свод.

Камера Пана больше напоминала в комнату в неплохом отеле, с той лишь разницей, что вдоль стен тянулись прутья с подавляющими рунами, а вместо стены с дверью мерцала толстая решетка от пола до потолка.

И вместо того, чтобы мерзнуть на голых нарах и наслаждаться ароматами параши, Дмитро готовил сытный обед — домашние колбаски с копченой фасолью, яичницей и беконом.

Несмотря на мое появление, арестант даже ухом не повел, продолжая сосредоточенно орудовать деревянными щипцами и тихонько насвистывать казацкий мотивчик.

— Слышал взрыв? — с ходу спросил я.

В ответ — ноль эмоций, но я знал, как пробить броню напускного безразличия и надавить на больную точку.

— Предатели уже под южным вокзалом. Если их не остановить, через полчаса они доберутся до порта. Оттуда можно бить по правительственному кварталу прямой наводкой из всех стволов. А стволов у них много — около тридцати с каждого борта. И это не считая огромной дуры, что с двух залпов потопила «Разящий».

И договориться с мятежниками не получится. Потому что они не хотят договариваться. Они хотят перебить всех колдунов. Вот так — от первого и до последнего. Включая всех, кто с ними связан, в том числе родственников. Особенно родственников, чтобы больше не плодились и исчезли навсегда. Такие у них понятия, Пан. И вам очень повезет, если подвал просто завалит.

Тогда, быть может, вас найдут и откопают — когда-нибудь, если дойдут руки. Но если первым в темницу прорвется враг — вас ждет медленная и мучительная смерть. Тесла повернута на теме инквизиции. И готова мстить самым жестоким образом. Тебя, я думаю, медленно поджарят. Жене и дочерям вывернут суставы на дыбе и переломают пальцы. Или зальют в глотки пару ведер воды. А может и не только в глотки.

Сыновей же посадят на кол. Или освежуют заживо. Или сварят в масле. И это, считай, еще легко отделаются, ведь мучения кончатся в первый же день. А может Николь решит растянуть удовольствие на недельку-другую. Или даже месяц. А чего спешить, если бунты и беспорядки охватят всю колонию? Так что можешь наслаждаться своим последним обедом. А можешь сразиться за свою семью. Решать тебе. Я жду ровно полминуты.

— Какой смысл драться, если нас все равно казнят? — буркнул Хмельницкий, облизнув пальцы.

— Не думаю, что твою семью всерьез хотят обвинить в измене. Они — лишь инструмент давления на тебя.

— Да я заметил… — толстяк усмехнулся.

— К тому же, если искупишь вину кровью, я подам ходатайство о смягчении приговора. А твоя родня получит полную амнистию.

— Слабо верится…

— Тогда сиди тут, — я развернулся и зашагал к ступеням.

— Стой! — окрикнул узник у самой лестницы. — Я хочу, чтобы мою семью освободили сейчас. Тогда я возьму с собой Гордея.

— А где гарантии, что не улизнешь при первой же возможности? — спросил в лоб, не став тратить время на вербовку по всем правилам.

— А где гарантия, что мою семью пощадят? Твое слово? Ну, так слов и у меня в достатке.

— Я могу отпустить жену и дочерей. Но сыновья останутся в Академии. Это мое последнее условие.

— Хорошо… — после недолгих раздумий Пан швырнул сковородку на плиту. — Пес с тобой! Взял меня за яйца — так не выкручивай! Но сын останется здесь. И точка.

— Юстас, — я обратился к стоящему в тени обер-прокурору.

Тот кивнул, и агенты вместе с двумя магистрами поспешили к соседней «камере», откуда вывели всех, кого и обещал.

Дородная женщина хныкала, заламывала скованные браслетами руки и размазывала слезы. Совсем еще мелкие близняшки с опаской жались друг к другу, а подросток лет пятнадцати глядела с такой ненавистью, что аж спина зачесалась.

В последний раз испытывал это чувство за миг до того, как промеж лопаток прилетела пуля. Тогда спас бронежилет и рюкзак, но сейчас я бы не был уверен, что меня спасло бы хоть что-то, если бы девчонке дали волю.

— Их вывезут из города. Теперь твоя очередь.

— Конечно, — Пан поднял ладони. — Ради семьи я готов на все. А потом… потом посмотрим.

— Тогда выдвигаемся. Поезд прибудет с минуты на минуту. Наша задача — встретить его так, чтобы навек запомнили. Так, чтобы это вошло в историю. Так, чтобы об этом сложили легенды. Так, как никаким братьям Люмьер и не снилось. По машинам, господа. За родных. За будущее. За Россию!

Южный вокзал представлял собой кирпичный двухэтажный блок с тремя пирамидальными шпилями, что придавали ему отдаленное сходство с Кремлем.

Сквозь спаренные арки проходили рельсы, размежеванные широким перроном с газетными киосками, летними кафе и табачными лавками.

В это время поезда оставались доступны лишь состоятельным подданным, и для них создавались примерно те же удобства, что и в современных аэропортах: маленькие, скромненькие, но заоблачно дорогие.

Однако помимо красоты и фешенебельности архитекторы учли и стратегическое расположение вокзала, и наличие в округе опасных врагов — бандитов, индейских партизан и американцев.

Поэтому окна сделали высокими и узкими, как бойницы, пожертвовав комфортом ради безопасности мирных жителей и тех, кому этих самых жителей предстояло защищать.

А к нашему прибытию солдаты и городовые сделали максимум возможного за столь короткий срок. Тяжелые чугунные ворота не только закрыли на засовы, но и подперли застопоренными вагонами.

Метров двести путей сразу за локомотивами подорвали динамитом, предварительно поставив поперек грузовики. Стрелки, семафоры и прочие коммуникации постигла та же участь, а водонапорные башни завалили прямо на рельсы.

И теперь Тесле придется хорошенько постараться, чтобы расчистить дорогу. А уж мы постараемся сделать все, чтобы от дороги пришлось бы отчищать ее саму — а точнее то, что останется от этой лживой твари.

На оборону пошел почти весь городской арсенал, а из запасников и заводов Пушкина прибывали все новые орудия — еще теплые после отливки.

К окнам первого этажа подкатили легкие полевые пушки и обложили их мешками с песком по самые колеса. На втором обустроили четыре пулеметных гнезда, рядом поставили ящики с гранатами, а счет винтовкам перевалил за сотню.

Вот только предателей все это ни капельки не пугало. Они не нападали и не пытались протаранить баррикаду. Наоборот — остановились на почтительном расстоянии и спрятали главный калибр.

Рядовые стрелки курили, опустив респираторы, а манородные лениво перепасовывались футбольным мячом. И засунутые в карманы руки, папиросы в зубах и громкий хохот прямо давали понять, что новоиспеченные чародеи в гробу видали старую школу.

И сделают все, чтобы метафора стала реальностью — вот только досмолят цигарки, доиграют матч и расскажут еще парочку анекдотов. А устаревшие колдуны пусть делают, что хотят — ведь итог един.

— Поверить не могу… — процедила Распутина, глядя на мятежников из окна. — И вот эта, excusez mon français, шушера — смертельная угроза для города? Да я уничтожу их одним заклинанием!

— Софья Ивановна, пожалуйста, — я попытался воззвать к гласу разума, но архимаг разъярилась не на шутку. И вид откровенно издевающихся противников бесил ее еще больше. — Сейчас нельзя поддаваться эмоциям. Нужно продумать тактику и ударить всем вместе, с учетом сильных и слабых сторон каждого из нас.