Пушкин снова фыркнул (порой мне казалось, что это — единственная доступная ему эмоция), Пан разгладил косматую бороду, а Генрих с уважением улыбнулся.

— Тогда поведай, что нам делать, — проворчал помещик. — Потому что на данный момент у нас нет ничего, кроме желания поскорее все это закончить.

— И думай побыстрее, — оружейник высунулся из окна. — А то уже идут гости с вилами и факелами.

Пушкин несколько приукрасил картину — к центральной площади действительно стекались подсвеченные масляными фонарями ручейки.

Но не с вилами, а с винтовками — в полумраке разглядел и синие мундиры городовых, и черные бушлаты морской пехоты, и потертые тройки работяг и клетчатые кепки шпаны.

Делегации стекались с трех сторон и строились в неровные ряды перед сгоревшим зданием мэрии. И пока бойцы занимали порядки, к ним подтягивались гражданские — в основном женщины и подростки.

Почти все несли узелки с нехитрыми припасами, разномастные бутылки и кувшины с водой. Все это добро складывалось у ворот Академии, и под конец процессии горка выросла до середины каменной стены.

Но жители не уходили, а продолжали собираться у входа, и в свете ламп и фонарей я видел обращенные на шпиль лица. Люди смотрели на нас как на последнюю надежду перед неминуемым уничтожением, и почти у всех в глазах стояли слезы.

А затем кто-то из толпы запел «Боже, Царя храни!» — сначала робко, с опаской, словно боясь реакции окружающих. Но всего через несколько секунд гимн подхватили все вокруг, а чуть позднее подключились и ополченцы.

И теперь глаза заблестели уже у нас. Пан сгорбился и закрылся ладонью, не в силах справиться с тяжестью вины и снедающей совести.

Пушкин угрюмо вздохнул, понурил плечи и покачал головой, будто сокрушаясь о том, что если бы меры приняли вовремя, сейчас бы не страдало такое количество людей.

Генрих же выпрямился, как осина, и устремил взор на темную морскую гладь, где покачивались огни приближающихся крейсеров.

А гимн звучал все громче, расползаясь по улицам, точно волна. Пели на баррикадах. Слова доносились из окон — как особняков, так и многоэтажных бараков.

Даже в окутанном мглой порту нашлось достаточное количество певцов, чтобы и этот район услышали повсюду.

Пели с крыш заводов и фабрик. Пели из подворотен. Тонкое сопрано зазвучало совсем рядом — одна из девушек — хрупкий чумазый ангелок — подхватила мотив, стоя на изломанном крыльце, как на подмостках Большого театра.

И это вовсе не отчаянный зов к императору, как к всемогущему покровителю. Не способ докричаться до стоящего на рейде линкора. Не попытка разжалобить нас и тем самым подтолкнуть к бескровной сдаче.

Это ответ захватчикам и предателям от всех тех, кто выбрали драку, а не покорное бегство. И ответ звучал четко, ясно и в унисон — мы не сдадимся. И не сдадим дворян.

Потому что, какие бы они ни были, в первую очередь они — наши. И все вопросы мы решим сами, без постороннего и никем не просимого вмешательства.

А убийцы и садисты не получат ничего, кроме боя. И если так хотят казнить благородных — то будут иметь дело со всем городом.

И гимн, что звучал хором в сотню тысяч голосов, говорил прямо — мы не боимся. И если понадобится, умрем. Но не за группку знати, а за родину, волю и достоинство.

И это пение привело еще к одному итогу, которого никто не ожидал. Никогда прежде меня не распирали такие гордость, воодушевление и яростный задор.

Я чувствовал себя на седьмом небе от странной смеси ярости и счастья, от которой перехватывало дыхание и щипало веки. Поначалу подумал, что это чистая психология — окрыленный и укрепленный до предела боевой дух.

Но затем перевел взгляд на ладони и увидел окутавшие их нежно-голубые облачка. Из облачков змеились эфемерные нити, пронзая руки стоящих рядом чародеев.

Неизвестная субстанция тянулась между нами, подобно нейронным сетям, и по ним порой проскальзывали яркие искорки, проникающие прямо в душу.

— Боги… — прошептала Рита, в недоумении взирая на буйство стихии. — Пробуждение магии… Куликовская битва. Московское ополчение. Взятие Измаила. А теперь — мы… А я-то думала, это всего лишь легенды…

Усталость уходила: мышцы наполнялись силой, душа — энергией, а мысли ясностью. Я чувствовал себя, как после недельного отдыха в санатории, хотя уже позабыл, когда спал в последний раз.

И когда гимн закончился, меня преисполнила такая мощь, что остро захотелось раскидать ублюдков в одну каску. И что-то подсказывало, что могло бы получиться, но внутренняя чуйка уберегла от необдуманного поступка.

За все приключения и так натупил изрядно, а нынче тупость — непозволительная роскошь. Теперь каждый шаг влияет на исход противостояния, а значит, нужно продумывать каждое действие, как при игре с гроссмейстером.

И я уже знал, что надо делать. Партия почти разыграна, пора объявлять сопернику шах.

Вдохновленный и посвежевший, я сунул в карман горсть патронов и воспарил над шпилем, стараниями противника превращенный в отличную стартовую шахту.

Осмотрев город с высоты, на полной тяге полетел к ближайшему крейсеру, что уже начал заворачивать боком для подготовки к обстрелу. Вот только без моей помощи толку от бомбардировки будет немного, да и с моей не факт, что все получится.

Но самое важное — я чувствовал, как инициатива утекает из лап врага, а защитники из загнанных в угол крыс превращаются в разъяренных цепных псов.

За нами народ, правда и сила, а значит, победа неизбежна. Но какой ценой она обойдется еще предстояло выяснить.

— Это еще что такое?

Капитан вместе с помощниками выбежал с мостика на внешнюю обзорную площадку, отдаленно напоминающую балкон. У всех в руках поблескивали револьверы и сабли, а у старпома — еще и колдовской огонь.

Их настороженность понять можно — мало ли с какими целями прилетает колдун из осажденного города. Поэтому не стал выпендриваться и нагнетать интригу, а сразу представился и обозначил свои цели:

— Меня зовут Гектор Старцев. Я временный комендант Нового Петербурга.

— Иван Сухотин, — представился пожилой мужчина с косматыми бакенбардами, сливающимися в курчавую как мочалка бороду. — Добро пожаловать на «Аврору».

— Даже так… — невольно ухмыльнулся, осознав всю историчность момента. — А мне как раз нужен ваш главный калибр.

— Корабль в вашем полном распоряжении, — капитан щедрым жестом обвел палубу. — Вы, должно быть, меня не помните, а вот я вас запомнил хорошо. То, что вы сделали под Порт-Артуром, забыть сложно. Не удивлен, что в тяжкий час именно вас выбрали командующим.

— Премного благодарен, — взял под козырек и перелетел к носовой крупнокалиберной пушке.

Шесть дюймов — они же сто пятьдесят миллиметров — весьма неплохой аргумент, но его одного не хватит для пробития щитов.

Но что если попробовать заговорить ствол древним индейским заклинанием? У янки получалось весьма неплохо, значит, и у нас должно выйти в лучшем свете.

Тем более, сам бронепоезд громить не нужно — есть куда более интересная цель. Осталось лишь хорошенько прицелиться, ведь я собирался влить в заряд столько сил, что всему городу пришлось бы распевать гимн сутки, чтобы восполнить затраты. А значит, права на промах больше нет.

— Рита, как слышно, — установил колдовской воздуховод и поднес ладонь ко рту.

— Слышу хорошо, — далеким эхом отозвалась подруга. — Все в порядке?

— Пока — да. Нужно, чтобы ты подсветила вагон с той огромной дурой, из которой нам укоротили башню. А затем снимите все щиты с Академии и перекиньте на состав.

— Повтори? — на всякий случай уточнила волшебница. — На поезд?

— Да. Прикройте его так, чтобы огонь и взрывная волна не перекинулась на жилые дома.

— Ты уверен? Это будет непросто.

— Знаю. Но время простых решений давно прошло. Поэтому нужна подсветка. А еще — самый опытный морской волк во всей Атлантике.

— Уже вылетаю, — отозвался Генрих. — Наведем так, что снайперы треснут от зависти.