Для этих необстрелянных тепличных синичек любая смерть — это трагедия, а не безликий камешек на чаше весов, что на толику склонит шанс победы в ту или иную сторону.

Уж молчу про то, что они четко делят потери на свои и чужие. На родственников и друзей — и всех остальных, что уже сотнями погибли при обстреле из бронепоезда.

И погибли бы тысячами, если бы наша самоотверженная атака не остановила стального змея. И об этом, пожалуй, стоило напомнить, пока все не стали вести себя как Аля.

— Слушайте внимательно! — я вскочил на крупный обломок и с высоты (но не свысока) взглянул на притихших подчиненных. — Да, эти люди погибли, потому что я отправил сильных магов в бой и тем самым ослабил защиту Академии. Но если бы я этого не сделал, множество беженцев в порту покрошили бы в фарш!

К сожалению, таковы реалии войны. Войн без потерь и поражений не бывает. И если и дальше опускать руки, и того, и другого станет еще больше! Так что хватит киснуть. Оплакивать близких будем после победы. А сейчас нам нужны не слезы, а ярость и злоба! Возвращайтесь на посты и держите заслоны. Только мы сможем остановить и уничтожить эту тварь. Именно для этого и нужны чародеи — для задач, где простые люди бессильны. Сегодня — самый важный экзамен в вашей жизни! К бою!

Вдохновляющая речь не произвела такого же эффекта, какой был бы без разложенных вдоль дорожки изуродованных тел, которых только сейчас накрыли простынями.

Но главное — никто не забился в истерике, не упал в обморок, не попытался убежать. Ученики и наставники спокойным шагом разошлись по этажам — и всего пару минут спустя с высоты раздался испуганный крик:

— Сейчас пальнут!

— Все щиты в направлении порта! — заорал, выставив перед собой ладони так, словно упершись в невидимую стену.

Громыхнуло, аж зазвенело в ушах, и замедленная ударная волна пронзила каждую клеточку тела. Череп сдавило от непомерного напряжения, глаза будто сжали в тисках, а из носа брызнула кровь.

И все же совместными усилиями снаряд удалось отразить, и стальная болванка высотой в человеческий рост вонзилась в барьер и грохнулась на газон.

И я отчетливо ощутил дрожь под ногами, хотя и находился в самом укрепленном месте Академии — ее своеобразной цитадели.

А миг спустя рядом со мной грохнулась пожилая преподавательница с перекошенным инсультом лицом. Тут же попыталась встать, но правую половину почти полностью парализовало.

— Врача! — подбежал, мысленно отсчитывая секунды до следующего выстрела.

На зов откликнулась белокурая девушка (да какая там девушка — девчонка) в перепачканном пылью и побелкой платьице. Без лишних слов опустилась на колени и обхватила пальцами голову пострадавшей.

Несмотря на бешеную усталость, юная целительница сумела призвать достаточно света, чтобы погрузить женщину в глубокий сон. После чего я дал команду агентам, и те отнесли раненую в лазарет.

Им навстречу из лифта вышли Марк и Афина. Брат держал на плече невесть где раздобытый карабин, а сестра прижимала к груди брезентовую сумочку с красным крестом.

— Я во двор, — братец взял под козырек. — Помогу агентам. Эка невидаль — уличный пес примкнул к легавым. Кому-то точно придется за это ответить. И за Академию. И за отца…

Он шмыгнул, вмиг растеряв накопленный задор, и поспешил на улицу — в прохладу наступающей ночи. Афина задержалась рядом со мной, молча скользнула ладонью по плечу и вышла вслед за братом. Слова не требовались — все всё прекрасно понимали.

Снова громыхнуло, но в этот раз снаряд ушел мимо, а над городом вспыхнул такой салют, что сумерки на мгновение сменились полднем.

Сразу после этого раздался искаженный динамиком голос Теслы — столь же громкий, как и грохот ее главного калибра.

Черт знает, что за устройство так гремело, но не удивлюсь, если Николь таскала с собой мегафон размером с целый вагон. Ведь в грамотной штурмовой операции слова так же важны, как и пушки.

— Славные жители Нового Петербурга! — в тоне скользили победоносные нотки — заговорщица явно считала, что триумф уже за ней. — Я обращаюсь к вам от всех добрых людей всего просвещенного мира! От всех нищих и угнетенных, придавленных стопой зажравшихся дворяшек! От всех тех, кто устал унижаться и голодать лишь потому, что родился в бараке, а не дворце. Я пришла, чтобы вас освободить. Чтобы никто не страдал и не мучился только из-за того, что свора богатеев узурпировала власть!

Поверьте — я вам не враг. И вовсе не хочу рушить ваш любимый город. Но местная знать не оставляет мне выбора. Вместо того чтобы сдаться и принять новый мировой порядок, она заперлась в своей Академии, окружилась щитами и взяла вас всех в заложники. Я не хочу никому навредить, но колдовские заслоны отражают мои снаряды и те летят в жилые дома.

Чтобы не допустить дальнейшего кровопролития, я предлагаю властной верхушке сдаться. Срок на размышление — час. Если господа не вылезут из своей крепости, я продолжу равнять ее с землей. И невольно попаду и по вам. Так почему бы всем добрым людям не прийти к Академии и не попросить любимых чародеев добровольно покинуть укрытие? Время пошло!

— Вот же хитрая сволочь! — выпалила Рита.

— А ты сомневалась? — хмыкнул и выглянул в окно.

— Это прямой шантаж, — Генрих встал рядом и сжал пальцы на эфесе. — Если мы не сдадимся — Николь начнет бомбить жилые кварталы.

— Главное — у нас есть час на передышку и размышления, — поднес ладонь ко рту. — Члены Совета — прошу на последний этаж.

Расколотая, точно фарфоровое блюдце платформа подняла нас на площадку под открытым небом, где уже собрались главы семей.

Пан сидел на обломке, угрюмо подперев щеку кулаком. Пушкин стоял у окна и курил, поглядывая на порт и явно переживая за судьбу старшего сына.

Генрих вытянулся у входа и по привычке свел руки за спиной, вот только бравой адмиральской выправкой уже похвастать не мог.

Натруженные плечи подрагивали, собранные в хвост седые волосы растрепались, а идеальная эспаньолка обросла двухдневной щетиной.

Остальные выглядели не лучше — грязные, растрепанные и смертельно уставшие. И вряд ли отведенный час позволит полностью восстановить силы.

— Господа, — я встал так, чтобы собравшиеся образовали подобие круга — в память о кругом столе, от которого остались только обгоревшие щепки. — Полагаю, это наше последнее заседание. На котором предстоит решить, что делать дальше.

Лично я вижу два варианта: либо выманить противника из города и тем самым обезопасить мирное население. Либо ударить в лоб, невзирая на возможные потери, и тем самым пожертвовать сотнями ради спасения тысяч. А может — и миллионов, ведь речь идет о безопасности уже не колонии, а целого мира. Вариант сдачи не рассматриваю принципиально, однако с удовольствием выслушаю ваши мнения и предложения.

— Что тут предлагать… — Пушкин фыркнул. — Мана на исходе. До утра, может, и протянем, а потом — все. Так что сидеть в обороне — это полная херня, excusez mon français. Если кто-то мечтал героически погибнуть в эпическом бою, то лучшего момента войти в историю вряд ли представится. Поэтому предлагаю выпить на посошок, посидеть на дорожку — и мандануть по собакам из всех орудий. Чтоб земля под ними загорелась — и провалилась в тартарары вместе с гребаным паровозом!

— Учись, — Хмельницкий посмотрел на меня и кивнул в сторону разбушевавшегося товарища, — как полки за собой поднимать.

— Полностью поддерживаю, — Кросс-Ландау шагнул вперед.

— А я — против, — сказал я, чем вызвал недоуменные взгляды. — Вы опять думаете только о себе. О том, какую славу обрящете. Как обессмертите свои имена. И как войдете в историю. А я думаю о безопасности всех чародеев. И о простых людях, которых неминуемо пожрет пожар мировой революции.

И если мы бездумно убьемся об поезд, никто нам спасибо не скажет. Я не спорю с тем, что надо нападать. Но надо напасть так, чтобы разбить врага здесь и сейчас — пусть и ценой собственных жизней. Только тогда наша жертва возымеет хоть какой-то смысл. А иначе — это просто показуха.