Утром в центре села появились виселицы. Погреба и подвалы превратились в застенки. Вадбольский предъявил жителям охваченного пожаром села ультиматум: немедленно к виселицам привести сто революционеров-керменистов, в течение трех часов сдать один миллион пудов хлеба, пятистам всадникам явиться на конях и сдать деникинцам пятьсот бурок…

Если бы жители села и захотели, то даже за три месяца не смогли бы выполнить требование Вадбольского. Ни бурок, ни хлеба не было, а всадники все ускакали с партизанами. Жители отказались выполнить ультиматум.

Тогда Вадбольский отдал приказ: всем покинуть свои дома, имущество оставить на месте, идти в сторону курганов. За невыполнение — расстрел и виселица.

Я хорошо помню, как шел за матерью на окраину села, с нами шли все жители — старые и молодые, люди были голодны, лил дождь, многие плакали. А сзади полыхало село. Горели дома, рушились кровли, кричала обезумевшая от страха скотина. Несколько дней и ночей провели жители села под открытым небом, а потом всем было приказано идти в селение Ардои.

Не помню, как встретили там взрослых, а меня мальчишки называли «бездомным», «черным бродягой». Дети богатых родителей — Кобозовых — били нас, «чужих» мальчиков и девочек. Я сначала пробовал сидеть дома, но на улице светило солнце, распускались деревья… Разве тут усидишь дома? Выбежал я на улицу, а Кобозовы комьями кидаются в «чужих». Я побежал домой, надел старую буденовку, взял палку и предстал настоящим грозным джигитом. Кобозовы с криком «Бей красных» преследовали «чужих». Вожак, розовощекий крепыш, стрелял по «красным» из рогатки. Я подставил ему под ногу палку, и он тут же растянулся во весь рост. Рогатка выпала из рук. Как только я замахнулся на него палкой, он вскочил и с плачем убежал. Его дружки — следом за ним. «Наши» смотрели на меня, как на героя. Я вошел в роль и «произнес речь»:

«Нас в три раза больше, берите палки, камни — и пойдем на них войной, тогда они нас будут бояться».

Так мы и сделали. Произошло сражение, «противники» наши дрогнули, запросили пощады и больше никого из нас уже не трогали. И «чужими» не называли.

Шли недели и месяцы, и все свыклись с новой обстановкой. Но однажды утром в дом вбежала моя мама, поцеловала меня и сказала:

«Вставай, сынок, вставай! Домой едем, домой! Белых разбойников прогнали!.. Вот так-то…»

Капитан-лейтенант посмотрел на часы, потом на штурмана и, встряхнув головой, как-то виновато улыбнулся.

Короткий, но глубокий сон прекрасно освежил Астана. Он уже привык или, вернее сказать, научился так отдыхать.

И первой его мыслью была эта досадная неудача. Как можно «с пустыми руками» возвращаться на базу? Ведь только нелепая случайность помешала лодке вступить в бой с противником, позволила упустить прямо из-под носа такую цель!

Он представил себе, как на базе будут их поздравлять друзья, особенно командиры двух других «Малюток».

Гордый усач Грешилов по-богатырски пожмет ему руку и с иронией скажет: «Хорошо, что целеньким вырвался из пасти трех таких китов!» Ему-то что! «Грешилову слава!» — так уже не раз писала про него флотская газета, отмечая боевые успехи этого командира и его экипажа. А лихой сван Иосселиани! На лбу его корабля уже красуется цифра «3» — три победы! Чего ему не «потравить» Астана и не сказать, как он всегда повторяет: «У подводного корабля нос победами красен, а командир с экипажем — орденами!» Да и не только эти зубры будут изощряться в шутках. И командиры других подлодок начнут досаждать: «Не повезло вам с эсминцами, друзья, ох не повезло!»

А как показаться на глаза командиру и комиссару бригады, как доложить о случившемся — это было сверх его сил!

Как же теперь исправить положение? Вот в чем вопрос.

Астан умылся, присел на диван, задумался. А потом встал и, словно окрыленный, пошел на центральный пост.

— Так быстро отдохнули, товарищ командир? — с удивлением встретил его вахтенный офицер Ланкин.

— Дума есть… зови ко мне командиров БЧ[12], — сказал Кесаев и прислушался к ритму моторов.

Его окружили командиры боевых частей, недоумевая, почему он так сосредоточенно прислушивается к работе механизмов. Может, командир не верит, что на лодке все в порядке?

— Что же вы притихли, товарищи? — спросил Кесаев, отрывая взгляд от приборов. — Хоть бы анекдот какой рассказали. Или камень на душе?

— Стыдно ни с чем возвращаться на базу, товарищ капитан-лейтенант, — ответил кто-то.

— А что, если мы, товарищи офицеры, изменим курс и пойдем не на базу, а на врага?.. Как думаете, выдержит «Малютка»?

Офицеры оживились. Кесаев выслушал доклады командиров боевых частей. Задал им несколько вопросов, И, еще раз убедившись, что «Малютка» способна к длительному нормальному плаванию и выдержит новую атаку, если обнаружится цель, решительно сказал:

— Изменить курс корабля! Направление на запад. Провести беседы, разъяснить, что идем не на базу, а в поиск… Это поднимет боевой дух команды. Я уверен.

Офицеры недоуменно переглянулись:

— Боевой дух у нас не падал…

— Чего его поднимать? Найти бы врага!

— Сомневаетесь, что неудача снизила боевой дух каждого из нас? Я тоже не верил, но факт есть факт, чего там скрывать! Знаете, какие настроения породила она среди матросов?

Кесаев сделал паузу, ожидая ответа на свой вопрос.

Однако все молчали.

— Мне Твердохлебов прямо сказал, что настоящая война — это драться «морда в морду». А на подводной лодке служить — только загорать. Вот так-то. На наших кораблях комиссары не положены по штату. Их заменяет каждый из вас. Не забывайте об этой высокой и почетной обязанности, друзья!.. А теперь — по местам, товарищи, идем на поиск.

Лодка всплыла для зарядки аккумуляторов, чтобы потом снова погрузиться в пучину.

Опять начались напряженные и в то же время скучные, томительные часы поиска вражеских судов.

Снова «прослушивал» море бдительный Сосновский. Но «нужных» шумов так и не мог уловить.

Ланкина на вахте сменил старший лейтенант Борис Егоров, плотный, загорелый, приземистый крепыш с крупными чертами лица.

Не успел еще лейтенант войти в работу, как услышал сипловатый басок сигнальщика:

— Справа по борту курсовой… Вижу самолет… Кажись, «рама»…

Кесаев и Егоров одновременно повернулись к правому борту и стали пристально всматриваться в сторону заходящего солнца.

В чистом синем небе отчетливо вырисовывался фашистский разведчик. Офицерам было понятно, что «рама» сопровождает суда и «нюхает», не грозит ли им какая-либо опасность. Попасть в поле зрения «рамы» означало накликать на себя беду.

— Срочное погружение! — немедля отдал команду Кесаев.

Корабль ушел в глубину моря настолько, чтобы приборы «рамы» его не «пронюхали».

Поиски осложнялись. Где, по какому курсу крадется вражина? Видимо, он не так уж и далеко. А какая с ним охрана? Каков тоннаж?

— О Авсати, пошли мне тура, — шутливо взмолился Астан, — заклинаю!

— Какой Авсати? — с недоумением спросил командира лейтенант Егоров. — Какого тура?

— Авсати — бог зверей и покровитель охотников, — с улыбкой ответил Астан. — Все охотники в горах ему молятся, чтобы он одарил их богатой добычей. Песня есть про него у горцев, народная.

И Астан вполголоса напел протяжную, умоляющую мелодию песни об Авсати:

— Что-то я сильно сомневаюсь, Астан Николаевич, в доброте этого бога, — прищурившись, сказал Егоров, стараясь поддержать хорошее настроение командира.