Над снежными вершинами время от времени появлялись самолеты. Булычев узнавал их по звуку: «рамы» — немецкие разведчики.

Черные дыры туннелей остались позади. В низине северного склона Николай Булычев увидел первое горное селение. Приземистые, с плоскими крышами сакли. Среди них выделялось двухэтажное здание школы, крытое железом, с большими окнами. Стены сложены из андезита — бордово-красного камня, выброшенного когда-то вулканом. Селение разрезано на две части горной речкой, по самой середине села проходит Военно-Грузинская дорога.

— Село Коб или Коби, — поясняет безмолвствовавший до сих пор водитель, не оборачиваясь к Булычеву. — Отсюда, считают, начинается буян Терек. Помните у Маяковского: «От этого Терека у поэтов истерика»…

Булычев промолчал. Про себя подумал: «Говорят, здесь когда-то останавливались и Пушкин с Лермонтовым, и Горький с Маяковским…»

День выдался солнечный, в ущельях гулял легкий ветерок. Наскакивая на скалы, ревел Терек — черный, ледяной; высоко в горах продолжали таять ледники, и разбухшие ручьи и ручейки шумно стекали в буйную реку.

Показалась теснина Аланских ворот. У подножья замка царицы Тамары, того самого, где состоялось ее первое свидание с Давидом Сосланом, из скалы на дорогу смотрели амбразуры дота. У Дарьяльского моста еще один дот — серый, мощный, между двумя высоченными, тесно сомкнутыми утесами. «Интересно, — подумал Булычев, — сколько веков понадобилось буйным водам Терека, чтобы раздвоить эту гранитную гору и пробить себе дорогу на широкие равнины, к морской глади? Века, много веков пошло на это…»

За мостом дорога к северу стала шире и ровнее. Колонна двигалась быстрее. Булычеву хотелось, чтобы скорее стемнело. До Орджоникидзе осталось два-три десятка километров, и под покровом темноты безопаснее войти в город…

У дороги темнеет поросшая мхом огромная глыба серой скалы. На ее макушке — дот, в амбразурах — с какой стороны ни подступись — жерла орудий… Сколько нечеловеческого труда, сколько сил, средств, материалов и уменья надо было вложить войскам фронта и населению Кавказа, чтобы за короткое время создать сто тысяч оборонительных сооружений, и в их числе — семьдесят тысяч огневых точек, вырыть шестьсот шестьдесят километров противотанковых рвов, более тысячи шестисот траншей и ходов сообщения, соорудить свыше трехсот тысяч противопехотных препятствий…

Сколько домов, школ, заводов, фабрик можно было построить из материалов, пошедших на эти доты и дзоты! Пятьсот тысяч кубометров леса, почти двадцать тысяч тонн цемента и пятнадцать тысяч тонн железа…

Поражали выдержка, энергия и организаторский талант начальника инженерных войск фронта — генерала Бабина и члена Военного Совета фронта генерала Павла Ивановича Ефимова, непосредственно руководивших этой гигантской работой. Непременно надо будет рассказать офицерам и бойцам о беспримерном подвиге, совершенном саперами с помощью местного населения, решил Булычев. История еще не знала такого всеобщего героизма.

Думал Булычев и о том, что рассказать своим товарищам о командующем генерале Тюленеве.

У Ивана Владимировича широкое, открытое лицо, добрая улыбка. Кажется, что он даже не умеет злиться и повышать голоса. Это исключительной воли человек, эрудированный, талантливый полководец.

В кабинете у генерала большие рельефные карты, по которым можно представить весь ход событий, развернувшихся на Кавказе. Кружочки, стрелки… От двери слева — целый ряд телефонов, по которым командующий днем и ночью связывается со всеми участками гигантского фронта. Сюда, в этот кабинет, спешат с горных перевалов и морского побережья вестовые. Тут склоняется над огромной оперативной картой генерал и вычерчивает красные стрелы лобовых ударов, фланговых обходов, глубоких кавалерийских рейдов. А за плечами история, славная биография…

Первая мировая война. И. В. Тюленев — рядовой драгунского полка. Вскинув саблю, врезается он в гущи немецкой пехоты под Иван-городом, под Варшавой и на Висле. За проявленную смелость становится кавалером четырех георгиевских крестов — двух серебряных и двух золотых.

В годы гражданской войны Иван Владимирович участвует со своим конным отрядом во взятии Казани. Командует бригадой буденновцев в знаменитом Житомирском прорыве. Десятый съезд партии направляет коммуниста Тюленева на ликвидацию Кронштадтского мятежа…

Прошли годы… Иван Владимирович Тюленев — один из виднейших советских генералов. В 1939 году, в бытность уже командующим армией, он руководит частями, которые тушили пожары на дрогобычских нефтеперегонных заводах…

Началась Великая Отечественная война… Под Днепропетровском в сорок первом году в момент бешеного наступления танковой группы Клейста Тюленев лично организует отряд автоматчиков из усталых, измотанных непрерывными боями солдат и ведет их в бой. Ранение, и снова на фронт…

Кавказ…

В вечерние сумерки загорелый молодой боец с противогазом на боку и винтовкой, перекинутой через плечо» вел Николая Булычева по пыльным улицам Орджоникидзе. На перекрестках солдаты и горожане ставили противотанковые ежи, перекапывали улицы, возводили доты и дзоты. Подвальные помещения в городе превращались в бомбоубежища.

Улицы оставались темными, не было света и в окнах, заклеенных бумажными лентами.

Солдат привел Булычева в сад, огороженный высокими каменными стенами. В середине сада, на горе, — старинное здание, рядом, через улицу, — церковь, тоже на горе и тоже огороженная каменным забором.

— Куда ты меня ведешь, дружище? — с недоумением спросил Булычев.

— Куда велено, туда и ведем, товарищ капитан-лейтенант, — весело ответил солдат. — Двери в Комитет Обороны сейчас здесь. — И он нырнул в глубокий ход сообщения в начале сада.

Часовой, проверив документы, сказал коротко:

— Пожалуйста, проходите: вас ждет дежурный по Комитету.

В освещенной катакомбе под горой Булычева приветствовал глазастый, среднего роста энергичный мужчина. Круглое лицо, слегка тронутое рябинками. Он крепко пожал вошедшему руку и предложил присесть.

— Хазби Черджиев. — Он провел пятерней по спадающей на широкий лоб густой черной шевелюре и, улыбнувшись, добавил — Непривычному трудно выговорить мою фамилию. Отчество мое Саввич. Это уже легче. — Он еще что-то хотел сказать, но его прервал звонок телефона.

Пока Хазби Саввич разговаривал по телефону, Булычев вытащил из планшета толстую тетрадь в бордовом переплете, приготовил и авторучку, чтобы записать интересовавшие его сведения о городе и его окрестностях. «Недуг» журналиста — запоминать или записывать— преследовал его всюду.

— Хазби Саввич, — поднял голову Булычев и посмотрел ему в лицо, — вы, как пропагандист, понимаете, что меня к вам привело? Поговорить об Осетии, ее столице и пароде…

— Вы не первый, капитан-лейтенант, кто интересуется этим, — мягко и одобрительно говорил Черджиев, лектор Северо-Осетинского обкома партии. — Мне часто приходится бывать и в воинских частях и беседовать на эти темы с солдатами и офицерами. Надеюсь, вы не станете обижаться, если нас будут прерывать?

И, как бы в подтверждение сказанного, зазвонил телефон. Хазби Саввич поднял трубку:

— Слушаю вас, Махачкала…

Разговор пошел о митинге, и Булычев пропустил его мимо ушей.

— Так вот. — Положив трубку, Черджиев продолжил начатую беседу. — Начнем с истории. Как и когда возник город, почему у него четыре названия — Дзауджикау, Копай-город, или — сокращенно — Копкай, Владикавказ и Орджоникидзе? История города еще не написана, к сожалению. Потому и говорить буду то, что известно из не очень достоверных источников.

Булычев с интересом слушал легенду о первопоселенце на берегу Терека, у подножия Казбека.

— Этого человека, — сказал Черджиев, — звали Дзауг, а «кау» по-осетински — селение. Вот и получилось Дзауджикау. В каком году или даже веке появилось оно, достоверно пока никто не знает. Но предание говорит, что это было очень давно. Будто убил Дзауг своего алдара — князя и, став кровником всего алдарского рода, бежал сюда с братьями и семьей. Скрываться здесь было удобно: с одной стороны прикрывал от врагов буйный Терек, с другой — высокие скалы и лес, густой, непроходимый… Живя в пещере, Дзауг и его братья стали строить себе жилье — крепость. Потом к ним начали стекаться и другие обиженные — выгнанные алдарами или тоже ставшие кровниками. Так разрасталось поселение, которое называли Дзауга-кау — Дзауджикау.