«Мой родной! Говорю с тобой… Только с тобой…

Я теперь не Валя. Я — номер 17602. От меня остались одни кости и кожа. В день три раза — аппель, ненавистная перекличка, она тянется часами. Сколько времени стоишь на зимнем ветру и холоде, под дождем, с голой бритой головой, без чулок, без нижнего белья.

Аппель! Ненавистный аппель, каждый день! Всю ночь держали на морозе голых, голодных, усталых женщин, И ночью аппель! Проверяет жестокая фрау Билд Доротея. Каких только людей не терпит земля! Фрау Билд носит специальные ботинки. А ее кольцо? Большое, из черной стали с черепом и свастикой. Она носит его в честь Гитлера. Высшей радостью этой женщины-фашиста было сломить волю пленных. Первый удар рукой… От ударов ее кольца никто не может устоять на ногах. Тогда она берет палку. «Почему не стоишь передо мной по стойке «смирно»? А-а, не встаешь!» — и начинает бить. Только когда кровь показывалась изо рта, она оставляла свою жертву. Избитая попадала в лазарет. Оттуда— в крематорий. А фрау радовалась…»

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

26 февраля 1944 г.

«Астан! Мой родной! Ты сегодня снился мне во весь рост, бежишь ко мне на помощь. Я знаю, ты успеешь, ты спасешь меня. Я знаю… Иначе нас всех истребят… Фрау Билд прошла специальную школу. Она знает, как истреблять людей. Печи сжигают людей круглосуточно. Кто больше истребит людей, тот по-настоящему любит Гитлера. Пепел сожженных нужен немецким баронам. Они заботятся об урожае. Это тоже придумали такие, как фрау Билд. Пусть будут прокляты они вместе со своим фюрером!

Печи работают беспрерывно.

Много ли дней осталось еще, чтобы меня, номер 17602, превратить в черный пепел? Кто знает? Может быть, отвезут уже через полчаса в специальной машине. Астан, я верю — ты придешь, ты спасешь меня».

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

26 июля 1944 г.

«Мой милый, мой дорогой, мой чудесный друг!

Я говорю с тобой, слышу биение твоего сердца. Меня послали на фабрику, недалеко от лагеря. Ткали здесь вручную какой-то грубый материал. Однажды некоторые женщины из вытканной материи сшили себе бюстгальтеры. Бедняжек избили, посадили в карцер! Начальница фабрики, фрау Лоренц, сама била пленных. И всех наказала: трое суток работать без хлеба. На третий день голодные женщины не могли подняться. В это время — счастье — американские и английские самолеты начали сбрасывать бомбы на Равенсбрук.

Начальники лагеря и ткацкой фабрики спрятались в бомбоубежище. Пленные радовались: в эти минуты они оставались без надзирателей.

Выйдя из убежища, фрау Лоренц застала номер 17602, то есть меня, едва стоящей на ногах. «Что ты шатаешься за работой?» — и мгновенно превратилась в ведьму. Схватила за шиворот, встряхнула, потом начала бить. А после меня выволокли надзиратели и выбросили за дверь, тащили по снегу, потом положили к стене. «Рыдай здесь до ночи, сдыхай, собака!» — сказала фрау Лоренц и ушла.

Я, номер 17602, в одной рогожке и башмаках, не евшая три дня, действительно рыдала. Полумертвую меня мои друзья принесли в лазарет. Старший блока, французская женщина, спасибо ей, разрешила врачу и своим людям присматривать за мной. Вот она и спасла меня от крематория. Француженка не знала ни моего имени, ни фамилии… Но выживу ли я, выдержу ли еще все эти терзания? И вдруг — такая огромная радость! Надежда! В газете «Правда», которую французской женщине удалось достать через подполье, писали, что наши войска дошли до Польши, Румынии и Болгарии. Как это здорово! Жить хочется! Вот теперь надо выжить. Теперь все для того, чтобы увидеть тебя, Славика, всех родных.

Номер «Правды» недавно попал в лагерь и был от начала до конца прочитан Клем — нашим «секретным комиссаром». Пленницы называют ее матерью. Хочу тебе сообщить еще такую весть: Роза Тельман — жена легендарного Эрнста Тельмана — сидит в этом лагере и каким-то образом знает о событиях в мире. Это нас убеждает, что живы немецкие коммунисты и борются против Гитлера. Вот если бы ее увидеть! Спросить ее: как далеко наши спасители? Застанут ли нас еще живыми? Или к их приходу нас всех превратят в пепел в этих крематориях — фабриках смерти? А вдруг совершится чудо — и я увижу тебя, увижу Славика, родных. Увижу наши горы… О наш город, пройтись бы спокойно по твоему проспекту и парку! Наши поля, покрытые цветами, наши пыльные дороги, хоть один раз взглянуть бы еще на вас. Вот ко мне подошла и прервала мои мысли знакомая чешская молодая женщина. «Тебе тоже дали красный билет?» — спросила она меня. А кому начальник концлагеря выписывал красный билет, того ждал крематорий. Это была путевка в печь.

Краснобилетников сперва бросали в газовые камеры, а оттуда — в огонь… У меня уже давно этот красный билет.

Астан, родной мой, поторопись!..»

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

26 апреля 1945 г.

«Мой дорогой Астан! Последние дни апреля сорок пятого. Боюсь одного — придут наши, а мы их не увидим. Пустеют камеры лагеря Равенсбрук. Пленных выгоняют наружу! Фашисты свою военную форму заменили штатской. К больным никто не подходит из начальников. Перестали дышать печи крематория. Никто не напоминает об аппеле. Исчезла фрау Доротея. Что случилось? Что за тревога? Не наши ли идут сюда?

Слышатся выстрелы дальнобойных орудий. Это на самом деле так или мне чудится? Если так, то чьи орудия стреляют? Союзников? Советские? О, узнать бы поскорее…

— Номер 17602, номер 17602! Встань, быстрее встань, Красная Армия! — слышу как сквозь сон чей-то голос.

На улице раздаются знакомые голоса. Сон? О, это сон!.. Какой я вижу сладкий сон!.. О, если бы он длился долго! Как хорошо! Минутку! Что же за чудо! Сын мой, не уходи от меня! Как хорошо! Я слышу: с улицы доносится шум, грохот, кто-то рыщет по углам. Кто это? Кто? Встать бы посмотреть! Куда исчезли друзья? Где чешка-санитарка — моя спасительница? «Встань! Красная Армия!» Где вы, подруги? Ведь я умираю… умираю… Хотя бы глоточек воды кто-нибудь подал…

Я еще сплю или нет?

Может быть, и ты видишь меня во сне, Астан? Какой? Такой, как я умирала вот в этой камере после страшных мучений?

Славик, родной, я закрывала руками твои глаза, когда вокруг грохотали бомбы и снаряды, и ты дрожал от страха, кричал:

— Мама, закрой мои глаза!

Теперь ты прикрой мои веки…»

Услышать голос сердца своей любимой Вали, как бы этого ему ни хотелось, Астан не мог. Да если бы даже из далекого Равенсбрука ветер донес ее рыдания, он бы не поверил. Ни он, никто из близких Вали в живых ее уже не числили. Верил только Славик. Он верил, что «его мама партизанит» и, как только разобьют Гитлера, кончится война, она вернется домой, будет учить его и всех соседских ребят в школе — его мама учительница. Так ему говорили взрослые — и он верил.

Славик однажды заметил слезы у папы, но папа, увидев его, заулыбался, посадил к себе на колени, обласкал.

Славику очень нравится, когда папа с ним. Но не меньше он любит, когда его папу при возвращении из плавания торжественно встречают на берегу. Пушки палят — салют дают, и оркестр играет. Как ему хочется, чтобы его папу всегда так встречали! Папа его Герой. Славик гордится этим. А как бы он радовался, если бы знал про всякие отцовы плавания — самые опасные и самые рискованные: связь с партизанами, высадка десанта, разведка… А в Крыму много партизан, да еще какие партизаны! Им надо доставлять оружие и боеприпасы, питание и людей. А из партизанского края вывозить и раненых, и разведчиков, и… даже важных военно-пленных. Бывает и так, что корреспондента к партизанам надо «подбросить». И все это под самым носом врага. Откуда же все это знать Славику? Отец-то скупо рассказывает. Правда, недавно рассказал такое интересное, что Славик слушал его рассказ, как любимую сказку. К партизанам надо было высадить разведчиков. Лодка в темную-темную ночь бродила вдоль вражеских берегов. И всюду ее встречали залпы фашистских батарей или атаковали катера-«охотники». А катера самые страшные— у них много глубинных бомб, они быстры, и у них такие приборы, которыми узнают все звуки под водой. Трудно было обхитрить. Правда, его папа умеет их обманывать. Но на этот раз папину лодку к берегу враги не подпускали. А приказ был таков: высадить незаметно в тыл врага группу разведчиков. Целую ночь ходила лодка — не могла высадить. Весь берег и район моря прожекторами освещают. Катера-«охотники» бороздят воды… Ну никак нельзя! Тогда моряки пошли на такую хитрость: поближе к берегу подойти и… выпустить разведчиков через торпедные аппараты.