Они заметили солдата. Его фигура показалась им смешной: невысокий, полнотелый и приземистый, он вместе с круглым, набитым вещмешком за плечами напоминал катящийся шар.

Впрочем, шумная стая ребятишек не долго рассматривала пришельца — вновь занялась своим делом.

«Будущие матросы», — подумал солдат, останавливаясь возле компании и присматриваясь к их игре.

— Здорово, моряки! — проговорил он, снимая с плеч вещмешок.

— А мы не моряки, — ответил один, рыжеватый и веснушчатый забияка.

Его тотчас же перебил, должно быть еще больший задира, до того загорелый, что цвет его тела мало чем отличался от его черных курчавых волос и темных глаз, чернота которых смягчалась лишь их удивительным светлым блеском.

— Это они — не моряки! — крикнул он, показывая на веснушчатого и его компаньона. — А мы все моряки!

— Правда, — пропищал один голыш, — они не моряки, они летчики, а мы все моряки, а вот они — подводники, — показал он на черноватого и его окружение, — а я надводник, я командир «охотника», мы с летчиками их разбомбили…

— И вовсе не разбомбили! — закричал чернявый парнишка. — Вы не бомбите, а только правила нарушаете…

— Вот и не нарушаем! — выкрикнул чуть не плача голыш. — Мои торпеды попали в твой корабль, а почему он не тонет?..

— Правила нарушаете, ребята, потому какие же у «охотника» торпеды? У «охотника» глубинные бомбы!.. — высказался солдат.

Голыш, видя, что потерпел поражение, расплакался.

Крутые нравы новоявленных воинов понравились солдату, он схватил за вихры голыша, засмеялся и сказал примирительно:

— Ну ладно, ладно, какой же ты матрос, если плачешь? Матрос никогда не плачет, а тем паче командир. Ты ведь командир?

— Это у него отец командир, — вдруг проговорил карапуз, указывая на чернявого.

— Да ну! — воскликнул солдат. — А как же зовут твоего отца?

— Папино имя я не имею права говорить.

— Ого, значит, военная тайна, — улыбнулся солдат.

— А ты кто? — спросил почувствовавший доверие к солдату командир «охотника».

— Я— красноармеец Твердохлебов, Иван Иванович. Не забудешь? Твердый хлеб, значит. А ты меня зови дядя Ваня.

— Зачем же ты пришел сюда? — спросил чернявый. — У нас только моряки здесь.

— А я и есть моряк.

— Какой же ты моряк, у тебя и бескозырки нет.

— Так вот ты же моряк, а тоже нет бескозырки.

— Неправда, у меня есть бескозырка и тельняшка есть… Только дома.

— А чего ты их не надеваешь? Жалко?

— Я бы надевал, да большие ребята отнимают. Вот и не ношу. С папой — ношу…

— Ну так кто же твой папа?

— Я сказал, что не могу говорить.

— Как нельзя? Имена везде говорят. Даже в газетах пишут: подразделение старшего лейтенанта такого-то атаковало вражеские окопы… Или: подводная лодка капитана второго ранга такого-то торпедировала транспорт врага.

— Фамилия моего папы Кесаев, — сказал смягчившийся под действием непререкаемой логики чернявый и приблизился, чтобы лучше рассмотреть медаль, висевшую рядом с орденом боевого Красного Знамени. — У моего папы три таких ордена!.. — обрадованно прикоснулся он рукой к ордену солдата. — А меня Славиком зовут.

— Значит, твой папа Герой?

— Герой он давно, только Золотую Звезду еще не получил. Его наградили, да еще не выдали. Из Москвы трудно сейчас прислать.

— Звезду выдадут, — убежденно сказал солдат. — Ну что ж, раз твой папа Кесаев, а тебя зовут Славиком, то, значит, я знаю твоего папу, Астана Николаевича…

— У-у, вот тебе и военная тайна! — словно торжествуя, пропищал голыш. — Болтун!

— Не бойся, — сказал твердо солдат, — ничего он не выдал. Просто мы давно знакомы с его папой… Я его матрос и горжусь этим!

И как бы в подтверждение своих слов солдат развязал вещмешок и показал потрясенным ребятам бескозырку, а тельняшку положил на горячую гальку и сказал:

— Сейчас окунусь, надену и в один миг представлюсь твоему папе, если он не в море.

— Нет, не в море, — сказал Славик, — я знаю, я живу здесь у папиного друга, меня привезли сюда, когда мама ушла к партизанам. А где она, я не знаю, это тоже военная тайна. — Он гордо сверкнул черными глазами и потрогал награды солдата. — Ты не был на базаре?

— Нет. А что за чудо там на базаре?

— Я был там с нашим гостем… Кто приходит туда с наградами, тому вино дается бесплатно…

— Неужто правду говоришь, Славик? — засмеялся солдат и похлопал его по плечу.

— Правда, правда, — хором сказали ребята, завидуя Славику, что воин с орденом так дружески говорит с ним.

— Да, да! Кто с медалью, тому один стакан, кто с орденом — тому два стакана, — довольный собой, сказал Славик. — И за это денег не берут, задаром угощают героев.

— Смотри ты, — удивился солдат, — кто же разрешил?

— Комендант их гонит… Но они приходят… Погоди. Я сейчас сосчитаю, сколько стаканов вина дадут тебе бесплатно…

— Ты покуда считай, а я выкупаюсь.

Славик принялся громко считать, загибая пальцы:

— За орден — два, за медаль — один… Ого, целых три стакана!

Когда солдат вышел из воды, ребята окружили его и, пораженные и притихшие, стали рассматривать на его теле шишкообразные шрамы и похожие на сороконожек швы, изредка выражая вздохами и причмокиванием страх и удивление перед этими кроваво-синими рубцами.

Им хотелось услышать, в каких сражениях он получил эти раны. Но солдат быстро оделся, провел ласково по черной головке Славика и сказал:

— Я приду к тебе в гости, Славик. Ладно? Ну пойду… А успею ли сходить на базар и тяпнуть бесплатно винишка? — спросил вроде бы серьезно солдат, поглядев на клонившееся к западу солнце.

— Его там много! — заверил Славик, пожимая руку. — Заходи к нам! У нашего хозяина тоже много вина. В земле держит. В больших кувшинах.

Твердохлебов не задерживался на трапе «Эльбруса»: дежурный сказал, что экипажа здесь нет, все съехали.

— Во-она где стоит, — указал рукой дежурный, растягивая слова. — Видишь девятку в звездочке? Это вот и есть она.

Твердохлебова на «Малютке» увидел Василий Сосновский. Выбежал навстречу, обнял на трапе, потряс что было сил:

— Ваня! Иван! Бегун! Вернулся с того света? Какие там новости?

Сбежались все матросы «Малютки», толкали его, забрасывали вопросами, а потом начали качать.

— Ванюшка вернулся с того света! Ур-ра-ра! — радовались друзья-моряки.

Когда первые радости утихли, на Твердохлебова опять посыпались вопросы. Каждый тянул к Ивану руку и щупал, как будто иначе не мог представить себе, что это он…

— Русский глазам не верит, — объяснил Немилостливый…

— Когда я попал в роту «артистов», — рассказывал потом Иван Твердохлебов, — как называли штрафной батальон, я ни о чем не тужил. Не нашлось времени на скуку — роту стали готовить к десанту.

Моими друзьями оказались такие же «артисты»— моряки, бежавшие с кораблей на сухопутный фронт, и кое-кто из «пехтуры». Всем нам пришлось за полтора месяца пройти курс одиночного бойца: обучаться стрельбе, ползать по-пластунски — попросту на брюхе, заниматься тактикой, мать честная! — встань, ложись, беги, лезь на татарский забор, и тоже все брюхом да коленками! Словом, повидали виды! На что шли, то и нашли. Рука становилась тяжелее. Это верно…

Иван утаил, как в дни учений он еле таскал ноги от усталости, ходил, точно пес, с высунутым языком и, чуть что, валился с непривычки на траву: «Товарищ командир, перекур, законно пора!»

А потом фронт, десант. В самые горячие места забрасывали «артистов». И фрицы действительно чувствовали, что тяжела у штрафников рука.

— Ну, братва, хватит, отпустите меня. Хочу свидеться с командиром, — начал упрашивать Иван, когда устал отвечать на вопросы товарищей.

— Командира нет… Ты лучше расскажи, как с того света вынырнул, — обхватив его за широкие плечи, сказал Сосновский.

— Ну не сразу. А где наш каплейт?

— Командир в штабе. Скоро ждем.

— Вот те на, так я ж только оттуда, — заохал Твердохлебов, увидев на лбу «Малютки» пятиконечную звезду, в середине которой сияла внушительная цифра 9.