Иван Твердохлебов, Янов Чивиков».

«Ой, мамочка родная, — чуть ли не простонал Гуня. — Какого же лешего вам еще надо! «Не посрамим!» Уже посрамили! Кругом опозорили своим побегом! И честь корабля и своих братишек-моряков!»

И, сгорбившись, Гуня пошел докладывать командиру о случившемся.

Далеко за полночь. Низкое звездное небо. Черное в садах и пышных чинарах селение Очамчири казалось пустым и беззвучным. Мертвую тишину нарушали только редкие всплески воды.

Далеко за полночь, а Кесаев не в силах заснуть. Кажется, что от дум раскалывается голова. В самом деле, сколько событий в течение дня!

Началось с оглушающего известия: немцы взяли Моздок и стоят у Эльхотовских ворот на Северном Кавказе. Первая танковая армия Клейста вышла к Тереку и рвется к нефти, к ущельям, по которым проходит дорога через Главный Кавказский хребет, связывая Северный Кавказ с Закавказьем. А что это означало, он хорошо понимал: захватив нефтяные районы Кавказа, враги лишали армию и флот горючего, а без него остается одно: зарываться в землю и погибать, подобно сурку. Морской водой не заправишь ни корабля, ни танка, ни самолета, ни автомашины… Потеря Закавказья — это гибель Черноморского флота.

А в личном плане? Его семья — сын, жена, мать, отец, сестры и все близкие — там, недалеко от Эльхотовских ворот, под рвущимися бомбами и снарядами… Живы ли еще они? А если живы, куда смогли бежать? В родном селении Дигора в Северной Осетии они не могут остаться. Семья, да и весь его род коммунисты или комсомольцы, за исключением малого сына Славика и престарелой матери. Отец и дядя — ветераны гражданской войны, и кроме старого отца все офицеры Советской Армии.

Ворвавшись в Дигору, фашисты первыми в селе поведут на виселицу тех, кого возьмут живыми из рода Кесаева. А найти их сумеют быстро. Их все знают.

А ЧП на корабле? Позор какой в серьезный трудный момент для Родины.

Сколько упреков заслужит он! Верно: матросы Твердохлебов и Чивиков нарушили воинскую дисциплину. Это действительно ЧП. Их ничем нельзя оправдать. Но надо же посмотреть в корень: во имя чего они так поступили? Струсили и сбежали с фронта? Нет. Отказываются воевать? Наоборот, жаждут мести, горят желанием расплатиться с врагом за кровь и слезы близких и родных… Как бы он, Кесаев, поступил на их месте? Молодые, здоровые ребята комсомольцы не хотят ни одного часа быть в обозе. И пусть воюют, это ценить надо!

«Эх, скорее бы в море! Там, только там можно «рассеяться» от этих невыносимых тяжелых дум!»

Перед глазами командира вновь и вновь вставал матрос Иван Твердохлебов — коренастый, широкоплечий парень из Гайворона. Отец погиб еще на войне с Врангелем. Оставил сиротами тринадцать девочек и двух мальчиков, мал мала меньше. Самый младший из них, Ваня, хорошо помнил детство и, «как на духу», рассказывал своему командиру, что вся его семья, кроме матери, батрачила. Одним-единственным для семьи блюдом всегда была похлебка. Каждому из детей мать поровну отрезала кусок хлеба, и каждый хлебал из общей миски деревянной ложкой.

Если кто-то зачерпнет лишнее, то «жадного» наказывали: ставили в угол, откуда он должен был смотреть, как едят другие… А что было делать?

Перед войной курский тракторист Иван Твердохлебов окончил ленинградскую школу подводников и связал свою судьбу с Черным морем. Астан знал его около двух лет… Понять — значит простить, говорят французы. Как не понять Твердохлебова?

Багровый диск солнца опустился в море, исчез за горизонтом, и в горах как-то неожиданно быстро стемнело. Стало прохладнее и тревожнее. Тревожно было и на душе Чивикова. Его поражало холодное спокойствие и даже беспечность друга — Ивана Твердохлебова, за которым он шел покорно, преодолевая подъем за подъемом, спускаясь в ущелья, переходя неглубокие горные речушки. Но чем дальше уходили они в горы, тем больше усталость одолевала Чивикова, тем назойливее преследовала его мысль о том, что они совершили непростительный проступок, за которым может последовать наказание, полагающееся в таких случаях дезертирам в военное время.

Когда у него в душе всплеснулась, как взрыв, ненависть к немцам, ему казалось, что все так просто: ушли в пехоту, бей, коли врага штыком, уничтожай автоматными очередями. А теперь, когда ненависть словно заслонилась усталостью от бесконечных горных подъемов, ему вдруг показалось, что они не только совершили преступление, но и вообще поступили, как мальчишки. План их был очень прост: на попутных машинах добраться до Туапсе, минуя город, свернуть в лес, подняться к перевалу, а там уже до переднего края рукой подать. Разыскать бригаду Потапова и… Друзья из 255-й встретят их с распростертыми объятиями. С той минуты они — бойцы прославленной бригады морской пехоты. Их поставят у пулеметов, дадут гранаты, и они будут косить наступающую здесь дивизию СС «Викинг», ходить в штыковую атаку.

Нашим подводникам и в голову не приходило, что по дорогам расставлены всюду КПП — контрольно-проверочные пункты, которые строго проверяют документы у всех, даже у генералов и адмиралов, допытываются: «Куда?», «Откуда?» Без предписания не пропускают на передовую. Не отпускают и назад. Передают на спецпроверку. Якову и Ивану популярно разъяснил такую ситуацию морячок-шофер, который подвез их до моста через речку Бзыбь и которому они открыли свой секрет по дороге. Перед мостом шофер свернул в лес, остановил машину, выпрыгнул из кабины и по-дружески сказал:

— Я, братки, свез бы вас, по чести, в трибунал, да вижу: свои, к передку жметесь. Идите вверх по течению этой реки, она приведет вас в горное селение… Там вам любой скажет, как попасть в батальон морской пехоты. Скажете, что идете к Филиппу Рубахо, снайперу, говорите, мол, и мы снайперы, потому и идем. К нему идут многие за опытом. Он этих фрицев сотни нащелкал. Ну, братки, все. Вот вам буханка хлеба на дорогу, а зацапают — я вас не видел.

— Ты бы нам лучше пару гранат, — пробормотал Твердохлебов.

Шофер пошарил в кабине и протянул им две «лимонки».

— Спасибо, браток, не забудем!

Они крепко пожали друг другу руки, обнялись.

— Ни пуха вам, ни пера! — крикнул шофер и включил двигатель.

— Вот те клюква, — проговорил Иван, — а парень он что надо, настоящий друг. Теперь пойдем вслепую.

Чивиков заметно отставал, и Твердохлебов то и дело подбадривал его:

— Пехоту ноги кормят, нажимай, дружище!

А тот совсем раскис и про себя ругал Ивана за все: и за то, что покинули корабль, и за горные тропы, и за темноту ночи. Но идти надо было только вперед. «Кто мы теперь? — ворчал он. — Беглецы, дезертиры!»

— Если нас поймают, будут судить за измену Родине, — высказал Яков свои соображения Ивану.

— Доберемся до передовой, там мы покажем, какие мы изменники, — ответил ему Твердохлебов.

Страх проникал в самое сердце Чивикова. Они шли в густом и темном лесу, шум реки отдалился, а тут в довершение ко всему душераздирающе завыли шакалы. Чивиков остановился, облокотился о ствол огромного дерева.

— Заблудились мы, Иван. Подожди, не несись как угорелый.

— Курс у нас правильный, Яша, ты только не дрейфь! Я дом вижу, за мной!

Луна еще не взошла. На небе мерцали крупные звезды. Впереди чернел козырек скалы, которую Иван принял за дом. Под этим козырьком друзья решили остановиться и передохнуть.

— Здесь пещера, браток, — проговорил Твердохлебов. — Но пещерными жителями мы не станем. Отдохнем маленько — ив путь!

— Дело говоришь, Иван, дело. А по-моему, здесь и до утра стоит подождать. Вишь, как шакалы воют, — мурашки по спине бегают.

— Не трусь, Яша. Не забывай, что мы клятву дали быть такими, как наш кэп.

Твердохлебов сел рядом с Яковом, обнял его.

— А разве наш Астан тоже вот так бродил ночью по лесу?

— Хуже! Он, брат, пацаном был, а смелее самого черта лез на рожон. Понял?

— Откуда ты знаешь?

— Как откуда? Да разве ты не слышал, что про него звездочет, штурман наш, говорил?